Политика позднего Бисмарка была нацелена на поиск упреждающего сдерживания посредством своего рода консенсуса в отношении общности целей с той или иной группой стран. Во взаимозависимом мире Америке будет трудно воплощать на практике прежнюю роль Великобритании, сводившуюся к «блестящей изоляции». Но столь же маловероятно, что ей удастся создать всеобъемлющую систему безопасности, равно применимую ко всем частям света. Наиболее вероятным — и конструктивным — решением была бы частично перекрещивающаяся система союзов, причем одни были бы нацелены на безопасность, другие — на экономические отношения. И коренной задачей для Америки была бы выработка целей и задач, проистекающих из американских ценностей, которые могли бы скрепить эти различные группировки (см. гл. 31).
В любом случае к концу XIX в. оба эти подхода к внешней политике стали устаревать. Великобритания более не чувствовала себя достаточно могущественной, чтобы и далее идти на риск изоляции. А Бисмарк был смещен со своей должности нетерпеливым новым императором, который поставил перед собой нескромную задачу улучшить политику мастера. По ходу дела равновесие сил стало жестким, и Европа покатилась к катастрофе, тем более опустошительной, что никто не верил в ее возможность.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Машина политического Страшного суда: европейская дипломатия перед первой мировой войной
K концу первого десятилетия XX века «европейский концерт», поддерживавший мир в течение столетия, по целому ряду практических причин прекратил свое существование. Великие державы в беспечной слепоте увлеклись борьбой группировок, приведшей к формированию двух организованных по жесткому принципу блоков, что явилось предтечей расстановки сил в «холодной войне» пятьюдесятью годами позднее. Имелась, однако, существенная разница. В век ядерных вооружений предотвращение войны явилось главной, быть может даже основной, целью внешней политики. В начале XX века войны еще начинались с определенной долей беспечности. Даже отдельные европейские мыслители придерживались того взгляда, будто бы периодические кровопускания носят характер катарсиса, — от этой наивной гипотезы первая мировая война наижесточайшим образом не оставила камня на камне. В течение десятилетий историки спорят, на кого следует возложить ответственность за возникновение первой мировой войны. И все же ни одна отдельная страна не может быть вырвана из общего ряда, как первопричина безумного скачка к несчастью. Каждая из великих держав внесла свой вклад близорукости и безответственности, причем делали это с такой удивительной беззаботностью, какая уже никогда не будет возможна, ибо в коллективную память Европы врезалось сотворенное ими несчастье. Они позабыли предупреждение, записанное в «Мыслях» Паскаля, — если они вообще его знали: «Мы бездумно несемся в пропасть, поставив перед собой нечто, закрывающее ее от наших взоров».
А винить было кого. Европейские нации превратили равновесие сил в гонку вооружений, не понимая, что современные технологии и всеобщая воинская повинность превратят всеобщую войну в величайшую угрозу их же собственной безопасности и европейской цивилизации в целом. Хотя все нации Европы собственной политикой внесли свой вклад в приближение катастрофы, именно Германия и Россия в силу своей природы подорвали чувство сдержанности.
По ходу объединения Германии никто не задумывался относительно потенциального влияния этого объединения на равновесие сил. В течение двухсот лет Германия была жертвой, а не инициатором войн в Европе. Во время Тридцатилетней войны Германия понесла потери, оцениваемые в размере 30% тогдашнего населения, а все решающие битвы династических войн XVIII столетия и наполеоновских войн происходили на германской земле.
Отсюда почти наверняка следовало, что объединенная Германия поставит перед собой цель предотвратить повторение всех этих трагедий. Но это вовсе не предполагало, что новая Германия воспримет этот вызов как в основном военную проблему и что германские дипломаты после Бисмарка будут проводить внешнюю политику со столь пренебрежительной самоуверенностью. Если Пруссия Фридриха Великого была самой слабой из великих держав, то вскоре после объединения Германия стала самой сильной и, будучи таковой, стала вызывать беспокойство у своих соседей. С тем чтобы принимать участие в «европейском концерте», ей требовалось проявлять особую сдержанность во внешней политике[213]. К сожалению, после ухода Бисмарка умеренность была тем самым качеством, которого Германии больше всего недоставало.
213
Franz Schabel.