Все эти устремления в нашей науке свежи и новы, и то, что по соответствующим вопросам мы находим в его книгах, особенно в вышедшей в 1945 году – «Члены предложения и части речи», – заслуживает самого пристального внимания.
Есть все основания думать, однако, что и сам И.И. Мещанинов не претендует на то, чтобы его работы считались, скажем образно, уже безупречно прочно возведенными стенами будущего здания материалистического языкознания. Не можем их такими считать и мы. И когда «Правда», открыв дискуссию, предлагает свободно и прямо высказать наше мнение, то нужно сказать: из трех названных основных устремлений близко к удаче первое. Грамматика языков генеалогически между собою не связанных систем возможна и бесспорно станет интересною параллельною областью нашей науки, – это наглядно показано работами акад. И. Мещанинова. Удалось ли автору дать убедительное истолкование форм и синтагм тех, до сих пор плохо изученных, малоизвестных палеоазиатских, американских и других языков, которые он внимательно рассматривает в своих книгах? Может быть, акад. И. Мещанинов в ряде случаев находится и около истины, но есть опасение, что теми приемами непосредственного, условно говоря, плоскостного анализа (т.е. без учета истории соответственного языка), которыми работает он, надежных данных получить нельзя: многие истолкования этого рода иллюзорны так же, как такого рода толкования форм индоевропейских языков в ранний период науки, еще не располагавшей тогда сравнительно-историческим методом. Что касается стадиальности, т.е. попыток найти более или менее непосредственное отражение экономических формаций в фактах противопоставляемых (сравниваемых) форм и синтагм языков разных систем, то в этом отношении, нам кажется, получено совсем мало убедительного. Пока положение в этих областях почти таково, как в фонетике, о которой Ф. Энгельс писал: «Едва ли удастся кому-нибудь, не сделавшись смешным… объяснить экономически происхождение верхне-немецких изменений гласных, которое разделяет Германию (в отношении диалекта) на две половины»[160].
Не следует, однако, считать, что соответствующие поиски принципиально ошибочны, ибо отражение общественно-экономических формаций в лексиконе (словаре) – факт, вряд ли подлежащий спору (акад. Марр методологически правильно поступал, сосредоточивая свои поиски в первую очередь на этой области языка), а морфология, как она ни усложнена историческими наслоениями, все-таки действительно находится в зависимости от лексических элементов языка (особенно, например, в языках агглютинативного, «склеивающего» типа).
Представляются ценными результаты сделанного на путях «нового учения о языке», заслуживает полного сочувствия та роль, которую оно сыграло вместе и вслед за Н.Я. Марром, как созвучное грандиозному языковому строительству в СССР. Но учение это по своей научной сути обращено к давнему прошлому, и связь его с настоящим вытекает не из него самого, а создается лишь в результате властных требований жизни. Если обратиться к тому ценному, чтó за советское время создано в области русского, украинского и белорусского языков, то приходится констатировать, что новое учение о языке, хотя и имело немало приверженцев, не может здесь похвалиться результатами, прямо восходящими к его воздействию. Ни в расцвете диалектологии как массовых научных предприятий языковедческих институтов Союза, ни в созданной и энергично совершенствуемой в советское время истории литературных языков (нам представляется несправедливой недооценка в этом отношении роли прежде всего акад. В.В. Виноградова), ни в связанном с этой дисциплиной работою над языком писателей, особенно современных, ни в многообразной, связанной с жизнью лексикологической работе, правда, еще очень нуждающейся в широких обобщениях, которые назревают, ни в хороших описательных грамматиках (здесь можно, кажется, говорить о достижениях и более широких – применительно ко многим языкам Союза), ни в усовершенствовании учебников для средней школы прямых заслуг «нового учения о языке», нам кажется, не видно.