ВРАГИ ЕГО, ДРУЗЬЯ ЕГО...
Занимательная, поучительная, а вообще невероятная история происходила тем временем в Петербурге.
Начнём её с того, что в уже знакомую и придуманную нами гостиную в час, не совсем удобный для визитов, вошёл тоже уже знакомый нам молодой человек Михаил Николаевич. Лицо его выражало изумление такого порядка, что все черты как бы немного сместились, а мелкие капли пота то и дело оседали на разгорячённом лбу. Он вытирал их, спеша привести себя в приличный вид до прихода хозяйки.
Хозяйка всё не выходила, молодой человек отгибал тёмную штору, взглядывал на улицу. Улица, к видимой его досаде, оставалась тоже спокойна и была малолюдна.
Наконец появилась хозяйка в синем платье с рукавами изумительной пышности. Пышность сия призвана была подчёркивать гибкость узенькой, в рюмочку, талии.
— Надежда Алексеевна, Богом молю, простите моё вторжение, но для одной только вас бежал, нёс новость чрезвычайную...
— Холера в Петербурге? — перебили его довольно сухо. — И вы решили передать мне её из первых рук?
— Какая холера, милостивая государыня, какая холера! Лучше: скандал такой, какого свет не видывал. Во всяком случае, наш петербургский.
— Рассказывайте же, я жду. — Хозяйка опустилась на краешек тёмного дивана, не слишком убедительно указав на место подле себя.
Но Михаил Николаевич остался стоять.
— Итак, представьте себе, моя милая, моя добрейшая Надежда Алексеевна. — От важной той новости, какая ещё вся была при нём, его слегка заносило на фамильярность. — Представьте себе, в лавке у Лисенкова в окне выставлен портрет, кого бы вы думали[133]? Почти в полный рост, отменно литографированный. Смотрит, как в натуре, только красоты да значительности прибавлено. А кто — угадайте?
От нетерпения ноги Михаила Николаевича сами по себе разъезжались на лаковом полу. Собеседница его, однако ж, оставалась совершенно спокойной.
— Пушкина портрет вас бы в такое состояние не привёл. Кого же тогда назвать?
— Булгарина, драгоценнейшая Надежда Алексеевна. Фаддея Венедиктовича!
— Булгарина? — Дама поморщилась в досаде и юбки подобрала. — Булгарина?
— Булгарина-с! — Молодой человек поднял поучительно палец. — А подпись какова под портретом? То-то и оно: «Парижский сыщик Видок!» Так прямо и написано. Отмщён Александр Сергеевич, отмщён и с походом...
— Действительно, происшествие удивительное. — Тоненькая морщинка у переносья собрала изящный лоб. — И счастье, что Александр Сергеевич отсутствует. Дуэли бы не миновать...
— Но с кем? Булгарин не вызовет — трус. Не то — вышиби окно тростью и будь таков. Так нет, говорят, прошёл мимо в том самом цилиндре и бобрах, как изображён. И Пётр Великий за ним, за Фаддеем нашим, на портрете. А также вся площадь Сенатская, говорят, проглядывается...
— Так вы сами не видели?
— Только бегу. К вам заскочил на минутку.
И молодой человек умчался — переносить.
...А между тем в доме у самих графов Строгановых, богачей широких и просвещённых[134], шёл разговор о том же. Построенный Растрелли дом стоял на Невском и являл пышность необыкновенную. Слух о портрете Булгарина и подписи под ним долетел и сюда, развеселив хозяев и гостей, немногочисленных в этот раз. Тут заключалась и ещё одна тонкость: Пушкин в скором времени через свою невесту должен был стать родственником Строгановых. Вернее, свойственником по линии Загряжских, очень дальним, но всё же...
Булгарин же был выскочка, с замаранной биографией, и то, что он писал в своих пасквилях о Пушкине, разумеется, нуждалось в отмщении.
Первые фразы, сказанные по поводу удивительной новости, были фразы русские:
— Бог шельму метит, — сказал граф Григорий Александрович. Остроумие, фрондёрство, рисковость прижились в их роду, выветриваясь и мельчая с течением времени, но всё ещё существуя. — Ишь, нашёл себе поручителя Фаддей. Не кому-нибудь, ему Пётр дорогу кажет. Государственный человек Фаддей, а как же! Любому за шиворот чего гаже бросит, а вот и самого догнали. — Граф засмеялся густо и довольно.
— Но государь не так давно подарил ему брильянтовый перстень. — Графиня соединила пальцы и снова слегка развела их. — Я сомневаюсь, чтоб государю понравилась такая шутка над человеком, отмеченным его милостью...
— Не студи, графиня, дай посмеяться, — остановил её муж. — Там гонору, я полагаю, на трёх титулованных, и вдруг — Видок!
133
134