Бенкендорф Уварова не любил, боялся его влияния на царя, как всю жизнь, особенно старея, боялся, что кто-то перебьёт его фортуну. Ну а если бы не было этой вражды между шефом жандармов и министром народного просвещения?
Ах, Боже мой, неужели на эту вражду он оглядывался? Помнил о ней, ища прибежища в её сени? Да просто брюхом хотелось отомстить Уварову за все мелкие и крупные оскорбления. Да, кстати, и то показать, на что он способен, если заденут очень уж неловко...
— Царь любит, да псарь не любит. — Он часто повторял эту фразу, имея в виду не одного Уварова.
Положим, если бы царь любил или, что важнее, понимал...
Но есть множество свидетельств — Николай Павлович так же, как его старший брат, император Александр I, Пушкина не любил. Никогда ему не верил, к его историческим изысканиям в лучшем случае относился равнодушно и вполне сознательно оскорбил поэта званием камер-юнкера, не совместимым ни с летами, ни с популярностью, ни со значением, ни с занятиями Пушкина. Камер-юнкер не мог быть историографом. Камер-юнкер в 35 лет мог быть только неудачником. А также мужем красавицы жены, объектом сплетен и насмешек. Пушкин наверняка понимал: его намеренно подставили под град насмешек.
Кто готовил этот дьявольский прожект, осуществившийся в декабре 1833 года? Я не знаю, но представляю, как царь подписывал его: движение крупной белой руки было размашисто-небрежно. Край ладони отодвинул бумагу, освобождая место следующей. А в слегка остекленелых глазах проплывало торжество. Или скорее веселье?
Как не веселиться, предвидя бешенство Пушкина?
Как не веселиться: найден столь простой способ усмирить! Попробуй, выскочи-ка из мальчишеского мундира, из общего строя, из необходимости выполнять на мальчишек же рассчитанные обязанности. Историограф неудалый, накось, выкуси!
Вы думаете, невозможна была подобная, хотя бы не вслух произнесённая брань из уст императора? А также хоть мысленно совершенный известный жест? Как бы не так: во многих случаях, даже когда дело шло об интимных отношениях с женщинами, Николай Павлович отличался первобытной простотой.
Итак, серьёзно взглянуть на Пушкина император не желал (другое дело, что ему всё-таки приходилось считаться с поэтом как с огромной общественной силой).
«И славен буду я, доколь в подлунном мире // Жив будет хоть один пиит» — это уже было написано. Летом на Каменноостровской прекрасной даче, которую втридорога сняла Наталья Николаевна. Там было написано ещё много невесёлых стихов, которые составили как бы не явно обозначенный цикл.
Большой соблазн привести кое-что из них здесь...
Но, пожалуй, время уже вернуться в гостиную, где сидит Пушкин и думает, например, о том, что Николай Павлович не только его не любит, но не любил и самого Карамзина. Ещё очень молодым человеком, у себя в Аничковом дворце, Николай заявил во всеуслышание, что Карамзин «негодяй, без которого народ не догадался бы, что между царями есть тираны».
«ТОЛЬКО ПРИВЫЧКА И ДЛИТЕЛЬНАЯ БЛИЗОСТЬ»
Ни Вяземского, ни Одоевского Пушкин в тот вечер так и не дождался. Мог бы заехать Михаил Юрьевич Виельгорский[156], музыкант, меценат, человек не молодой и не часто балующий своим появлением. Как бы там ни было, но именно в этот вечер Пушкин оказался среди молодёжи один. Возможно, именно поэтому с такой надеждой он ждал, что хотя бы к позднему чаю выйдет Екатерина Андреевна Карамзина.
Ему захотелось увидеть её почти с тем же нетерпением, какое охватывало иногда в ссылке. Среди скуки и однообразия пыльным кишинёвским днём, среди мелких хлопот и сомнительных раздражений вдруг чувствовал необъяснимое словами волнение, торопливость во всех членах... Сейчас, сию минуту нужно было увидеть не просто влажные Царскосельские сени, но окно, белую, цветущую ветку и женщину, прилежно склонённую над книгой или шитьём. Ровный пробор разделял тяжёлые волосы, всё вокруг неё было прочно. Хотя прихотливый китайский домик, в котором поселил её император, являл собой игрушку, не более. В такие минуты скажи ему кто-нибудь: беги пешком! — он бросился бы и до Петербурга.
И тут не в первый раз задал он себе вопрос, который возникал совершенно помимо его воли. А что, если в поисках своего дома он забрёл совсем не туда? То есть квартира на Мойке была не лучше, не хуже других, и дача на Каменном острове прелестна, но не по средствам... Не это он имел в виду. Но почему государь считает возможным совершенно как мальчишка гарцевать под окнами Натальи Николаевны и ей же на балах в Аничковом жаловаться на то, что занавеси в её комнате всегда задёрнуты?
156