Конечно, не все бежали к лодкам. Нашлось немало и таких, кто кричал, что надо идти на стены и угостить с них царевича Арапшу как следует.
Васька Беспутный, известный всему городу еще со времен мора, когда он бесстрашно покойников возил, без шлема и доспеха выскочил к Дмитриевским воротам и, встав коренастым увальнем поперек дороги, заорал на беглецов:
— Куды, окаянные? Куды? Срам! На стены, други! Стены града новы!
Вокруг закрутился людской водоворот.
— Зычно кричит мужик!
— Что его слушать, беспутного!
— Нет, ты послушай: Васька правду бает!
— На стены!
— На стены, нижегородцы!
Из города к воротам бежали бронники, щитники, гончары, всякий иной мастеровой люд, вооруженный кое–как, но на врагов за набеги злой и готовый сесть в осаду. Васька, навалясь плечом, начал закрывать тяжелые башенные ворота. Старый бронный мастер, забравшись на стену, кричал:
— Сюды, братия! Измрем за Новгород Нижний! Не пустим во град ордынских супостатов! Глядите, и князь Дмитрий Костянтинович с нами!
Действительно, конь князя врезался в толпу. Вокруг закричали:
— Слава! Князь Митрий в доспехе, отроки с ним в доспехах тож! Слава!
Князь, привстав на стременах, приказал:
— Отворяй ворота!
Васька протолкнулся к нему.
— Опомнись, княже! Отроков у тя и трех десятков не наберется. Нешто можно на татар с такой силой идти? Погибнешь с честью, но без толку.
Княжий кистень взвился над головой Васьки.
— Ты, голодранец, меня учить! Вор ненадобный! Стервина! Падаль!
Крутился рогатый шар кистеня, Васька невольно пригибался, глядел на князя исподлобья, но ни слова поперек не молвил.
«На смерть человек идет, и корить его в этот час грех…»
Народ поснимал шапки, с криком распахнул ворота.
— Слава Митрию Костянтиновичу!
Князь рванулся вперед, отроки за ним. По толпе шел говор:
— Правда, аль брешут, будто княжич Иван в Пьяне утоп?
— Правда!
— Вот, значит, и князь с горя решил в битве погибнуть.
— Смерти пошел искать.
Кто–то угрюмо заметил:
— Помереть и на стенах недолго, а толку было бы поболе.
— В писании сказано: «Не судите да не судимы будете…»
Лучше бы не слышать Ваське этих слов, увидел он такое, что стало ему не до писания. Обругался черным словом, грозя кулаком вслед князю, взвыл:
— Очи протрите, тетери! Князь Митрий на Московскую дорогу свернул. В Суждаль сбежал князь Митрий!
— В Суждаль? — люди хлынули к воротам. — В самом деле!
— Повернул!
— Бежит!
— Что ж, братцы, ноне будет?
— Ежели князь сбежал, значит, града не отстоять.
— Само собой! Ему виднее.
— Почему князю виднее? — ощерился Васька. Сразу ответило несколько голосов:
— Знамо, виднее: он князь, воин.
— Што мы в битвах понимаем.
— Не воины мы, мастеровщина…
Со стены двухпалый свист:
— Эй, православные! Коли так, идем палаты княжьи грабить, княжьи меды пить! Нешто можно добро царевичу Арапше оставлять!
Дрогнула, распалась толпа, валом покатилась к княжеским палатам.
В полураскрытых воротах остался стоять один Васька Беспутный. Спускаясь со стены, его заметил старик бронник.
— Иди отселе, Вася, иди. Не ладно тут стоять, того гляди ордынцы нагрянут.
— Дед, за што он меня эдак при всем народе? Чумных мертвяков возить — Васька. Купецкие корабли грузить, хребет ломать — Васька. А ноне… сам бежит, а меня: «Голодранец, вор!» Да будь я вором, не быть бы мне голодранцем.
— Ладно, Вася, стерпи. Иди, иди из ворот.
Васька понуро побрел за стариком, поравнявшись с княжьим теремом, он, не задумываясь, свернул в ворота. У погреба шумная ватага встретила Ваську веселым гомоном.
— Эй, Вася, бери чарку, цеди!
— Первая чарка колом, вторая соколом!
— Ты в жисть не пивал такого меда. Княжий!
Но едва Васька поднес чарку ко рту, к нему подскочил пьяный дружок, из таких же грузчиков, как и сам Васька.
— Постой! — вырвал чарку, бросил на землю, пнул лаптем. — Бери ковш!
Полный ковш столетнего меда оглушит хоть кого. Земля и небо завертелись у Васьки перед глазами, но на ногах он все же устоял, по стенке пошел к воротам, зацепился ногой за древко медвежьей рогатины, [279] упал, долго возился в куче скарба, выброшенного из разгромленных палат, наконец, порезав руку о лезвие рогатины, немного отрезвел, поднялся.