– Потерял голос? – недоверчиво переспросила Кармела.
– Вот, сама послушай. «Марио Ланца повторяет судьбу своего героя? Знаменитый тенор не пел вживую с тех пор, как в прошлом году отменил гастроли в Лас-Вегасе, сославшись на больное горло и разочаровав многочисленных поклонников. Последний альбом певца, «Ланца на Бродвее», критики объявили полным провалом, а теперь ходят слухи, будто Марио, подобно герою «Серенады», потерял голос. Марио Ланца родился в Филадельфии в семье итальянских иммигрантов. Певца называли новым Карузо и прочили ему величие. Но некоторое время назад он стал форсировать звук, особенно в верхнем регистре, что в сочетании с недавними проблемами со здоровьем могло окончательно сгубить голос – ужасная трагедия для всех нас».
Кармела потрясенно взглянула на меня:
– Раз он не может петь, значит, и в Рим на съемки не приедет. Есть в статье что-нибудь о съемках?
– Нет, ничего.
Кармела отобрала у меня журнал, желая увидеть статью собственными глазами.
– А что значит «форсировать звук в верхнем регистре»? – спросила я.
– Наверное, это про верхние ноты – он напрягается, чтобы их достать.
– То есть надсаживает голос? И у него болит горло?
– Может, и так, – пожала плечами Кармела. – Хотя странно. Он же звезда. Зачем ему рисковать карьерой и портить себе голос?
– В «Серенаде» Марио не может петь, потому что у него разбито сердце, – напомнила я. – А потом он встречает прекрасную мексиканку, и талант к нему возвращается.
– Это просто кино, в настоящей жизни от разбитого сердца голос не пропадает. Должна быть причина посерьезнее.
– Разве можно потерять такой голос? Это ведь от Бога!
– Не знаю, – ответила Кармела. – Думаю, он как-нибудь повредил себе горло. Бедный Марио Ланца! Даже представить страшно – открываешь рот и не можешь запеть. Если это правда, его жизнь кончена. Что он без своего голоса?
Ave Maria
Кармелу приводили в восторг мамины вещи – корсеты, с помощью которых она подчеркивала талию и утягивала живот, поддерживающие грудь бюстгальтеры с косточками… Иногда сестра наряжалась в мамину одежду, набивала бумажными салфетками места, которые еще не могло заполнить тело, и щеголяла по квартире в атласе и кружевах. Mamma не возражала. Она не отчитывала Кармелу за крашеные ногти и не сказала ни слова даже тогда, когда та ушла из дома, а вечером вернулась с короткой стрижкой, как у Одри Хепберн в «Римских каникулах». Что бы ни вытворяла сестра, ей все сходило с рук.
Но не Кармеле, а мне сшили новое платье – ярко-зеленое в белый горошек, с тонкими бретельками, открывающими загорелые плечи, и юбкой-солнцем, которая красиво развевается, если покружиться. Я видела, с каким выражением смотрела Кармела, когда mamma поставила меня перед зеркалом, чтобы проверить, хорошо ли сидит.
– Когда ты из него вырастешь, оно достанется мне, – сказала Кармела. – Так что уж постарайся не заляпать его и не порвать.
Однако я знала, что она ошибается: это платье никто не будет за мной донашивать. Mamma сшила его для меня одной.
– Ну, что скажешь? – спросила mamma, с улыбкой глядя на мое отражение. – Bella[9], правда?
– Очень красиво, – согласилась я.
Mamma шила умело и быстро, но с этим платьем она не стала спешить, не желая сделать ни одного неудачного стежка или неровного шва. Платье запросто могло сойти за модель из какого-нибудь шикарного магазина на Виа Кондотти. Я в нем просто преобразилась: кончики волос касаются обнаженной спины, в глубоком вырезе видна высокая грудь.
– Можно мне тоже примерить? – попросила Кармела. – Ну пожалуйста!
– Оно на тебе повиснет, cara, – рассмеялась mamma. – У тебя пока не та фигура. Может быть, через несколько лет…
– На что Серафине такое нарядное платье? Она же никуда не ходит.
– Вот теперь и начнет ходить, – весело ответила mamma. – Кто знает, Серафина, что принесет тебе это платье…
Я повернулась к маме спиной, чтобы она расстегнула молнию.
– Нет-нет, не снимай, – остановила она меня. – Давай сходим в бар – пусть девчонки на тебя полюбуются. Только выпьем по бокальчику, cara, и сразу вернемся домой. Должны же все посмотреть, какое шикарное платье я сшила.
Кармела тут же заявила, что поможет мне навести красоту. Ей нравились мамины баночки с кремом, мягкие пуховки для пудры, золотые тюбики с помадой, а больше всего – прессованная косметика от «Макс Фактор», которой, если верить рекламе, пользовалась сама Элизабет Тейлор.
– Можно мне с вами? – упрашивала она, намазывая на щеки румяна и любуясь своим отражением в зеркале. – Только на один стакан кока-колы. Обещаю вести себя хорошо!