Сестра принялась складывать платье и, заметив угрюмые лица девочек, весело рассмеялась.
— О чём загрустили, печальницы? — воскликнула она. — Если бы я получила телеграмму из дома, что пора возвращаться, но поехать мне было бы не в чем, — вот это был бы позор!
— Да, дети, — добавила я, — для японцев так же естественно готовиться к последнему путешествию, как для американцев иметь дома чемодан.
— Идите сюда. — Сестра поманила нас в противоположную часть комнаты. — Здесь есть кое-что твоё, Эцубо. И лучше-ка ты забери эту вещь себе.
Сестра выдвинула узкий ящик. В нём, завёрнутый в лиловый креповый платок с гербом Инагаки, лежал изящный футляр длиною примерно в треть метра. Сердце моё заколотилось. В футляре хранилось одно из трёх наших фамильных сокровищ — сайхай, некогда принадлежавший Токугаве Иэясу[93], который тот подарил моему предку на поле битвы при Сэкигахаре.
Я почтительно поднесла драгоценную вещь ко лбу. После чего, велев дочерям сесть и склонить головы, медленно развернула креповый платок и достала из него лакированный деревянный жезл, с одного конца к нему крепилась шёлковая петля — в неё продевали руку, — а с другого была бронзовая цепочка-застёжка, державшая бумажную кисть.
Мы слушали, затаив дыхание, как сестра рассказывала моим девочкам об их храбром предке, который в минуту опасности спас жизнь своего великого господина, и о том, как Иэясу любезно подарил ему на память свой окровавленный плащ, свой чудесный меч Масамунэ и жезл, которым вёл за собой войска на поле битвы.
— И все три, — заключила сестра, — по сей день хранятся в семействе Инагаки как драгоценные святыни.
— А выглядит совсем как обычная палка, правда? — прошептала Тиё, обращаясь к Ханано.
— Так это и есть палка, — отвечала моя сестра. — Самая обычная, как и любой жезл, какими в древности пользовались военачальники, ибо Иэясу жил в ту пору, когда написали: «Узорчатые ножны говорят о том, что клинок тупой».
— Эти бумажки такие жёлтые и потрёпанные, — заметила Ханано. — А раньше они были белые?
— Да, — ответила я. — Просто пожелтели от времени. А потрёпанные они потому, что их часто отрывали и ели.
— Ели! — с ужасом воскликнули дети.
Я невольно улыбнулась, объясняя девочкам, что прежде многие верили: поскольку сайхай побывал в руке самого Иэясу, бумажные ленточки обрели волшебную силу исцелять недуги. Я слышала, как моя матушка говорила, что больные порой приходили издалека, чтобы выпросить клочок бумаги, скатать его и проглотить этот катышек как лекарство. Отец каждый раз смеялся, но всё равно просил матушку дать человеку бумажку, присовокупляя, что она куда безвреднее многих снадобий, а вера и вовсе целительна.
Мы направились было вниз, как вдруг я остановилась возле большого сундука из светлого дерева, с объёмной крышкой и на изогнутых ножках: в похожих сундуках в храмах хранят книги. Этот сундук-кири я видела в детстве, но только в те дни, когда вещи доставали проветрить, и всегда он был перевязан священной синтоистской верёвкой. Я нерешительно окликнула сестру.
— Прости мне мою дерзость, — сказала я, — но не могла бы ты открыть этот кири? Наши чувства уже не те, что были, и мне так хотелось бы, чтобы дети…
— Эцубо, ты хочешь взглянуть на реликвии, — перебила сестра, но осеклась и пожала плечами. — Ладно, всё равно женские глаза уже смотрели на них, — добавила она не без горечи, — новый порядок вещей лишил нас всех благоговения.
Мы с сестрой взялись за концы крышки и подняли её, как некогда, давным-давно, делали Дзия с Ёситой в церемониальных одеждах. Меня охватил трепет, когда мы наклонились и заглянули в сундук. Некоторых реликвий в нём уже не было. Плащ и меч Иэясу ныне хранились у потомков другой ветви рода Инагаки, книги с нашей родословной забрал мой брат; нашим взорам открылось сложенное одеяние, похожее на саван, некогда белое, но пожелтевшее от времени. Сверху покоился остроконечный головной убор и старинный деревянный раскладной веер. В этом наряде даймё или его представитель в качестве верховного священнослужителя отправлял обряды в храме, посвящённом его предкам; считалось, что в такие минуты на него нисходит небесная сила. Бабушка рассказывала, что однажды, когда мой прадед надел это облачение, под тенью его широко простёртого рукава было явлено чудо.