Даже долгие годы спустя мне по-прежнему жаль ту девочку, какой я была когда-то, — стоит мне вспомнить, сколько мытарств ей довелось претерпеть из-за волнистых волос. В Японии кудрявых не жаловали, и хоть я была младше сестёр, но, когда полагалось делать причёски — три раза в десять дней, — меня первой препоручали заботам мастерицы, едва она переступала порог нашего дома. Это было не принято, обычно первой идёт старшая сестра. Вымыв мне голову, мастерица умащивала мне волосы горячим чаем — за малым не кипятком — смешанным с каким-то маслом, которое придаёт волосам жёсткость. Затем зачёсывала мне волосы назад и завязывала как нельзя туже. Так я сидела, пока мастерица делала причёски моим сёстрам. К тому времени голова у меня немела, брови ползли на лоб, но волосы на какое-то время выпрямлялись, и их можно было с лёгкостью уложить в два блестящих узла, перевязанных гладким шнурком: эта причёска шла мне более прочих. Помню, ночью я старалась лежать тихонько, не шевелясь на деревянной подушечке, но к утру на шее всё равно выбивались непокорные завитки, а узлы волос на макушке подозрительно изгибались. Как я завидовала длинным прямым волосам придворных дам с картины-свитка, что висела в моих покоях!
Однажды я взбунтовалась и грубо ответила няньке — та пыталась меня утешить, когда мне в очередной раз «склеивали» волосы. Старая добрая Иси сразу меня простила, но матушка услышала и позвала меня к себе. Помню, я угрюмо поклонилась ей и уселась перед её подушкой, а матушка сказала, глядя на меня очень строго:
— Эцуко, ты разве не знаешь, что волнистые волосы выглядят как звериная шерсть? Дочери самурая негоже смахивать на животное.
Я смертельно обиделась, но впредь никогда не жаловалась на неудобства, которые причиняли мне горячий чай и ароматное масло.
В день моего семилетия[11] я пережила унижение столь мучительное, что мне до сих пор больно о нём вспоминать. Празднование семилетия для японок так же важно, как первый выход в свет для юных американок. На торжество пригласили всех наших родственниц; я в прелестном новом кимоно занимала почётное место. Мне сделали искусную причёску, но день был дождливый, и, наверное, какие-то упрямые мелкие прядки вырвались из своего тугого узилища, поскольку я услышала, как одна из моих тёток сказала: «Зря Эцу вырядили в такое красивое кимоно. Оно лишь привлекает внимание к её безобразным вьющимся волосам».
Как глубоко способен чувствовать ребёнок! Мне хотелось съёжиться и исчезнуть в кимоно, которым я так гордилась, однако я глядела прямо перед собой и не двигалась. Тут Иси внесла рис и посмотрела на меня с такой болью, что я сразу поняла: она всё слышала.
Вечером Иси пришла меня раздевать, не сняв сине-белого полотенца-тэнугуи, каким служанки в Японии повязывают себе волосы, когда хлопочут по дому. Я удивилась: показываться перед вышестоящим с покрытой головой неучтиво, а Иси всегда была исключительно вежлива. Вскоре я узнала, в чём дело. Едва обед завершился, Иси направилась в храм, отрезала свои прекрасные прямые волосы, положила их перед святилищем и попросила богов передать её волосы мне. Моя добрая Иси! Сердце моё по сей день благодарит её за столь жертвенную любовь.
Кто сказал, что Бог не смилуется над невежественными, однако любовными стараниями простой души избавить от унижения девочку, которую она так любила? Как бы то ни было, молитвы Иси были услышаны долгие годы спустя, когда рука судьбы направила мои стопы в края, где кудрявые волосы уже не стоили мне ни стыда, ни печали.
Глава III. Зимние дни
В моём детстве садиков не было, но задолго до той поры, когда меня могли принять в новую школу — туда брали с семи лет, — я получила прочные основы знаний для последующего изучения истории и литературы. Моя бабушка любила читать, и долгими снежными зимами, когда мы практически не выходили из дома, по вечерам мы, дети, подолгу сиживали подле печки-хибати, слушая её рассказы. Так я с младых ногтей познакомилась с нашей мифологией, с жизнеописаниями величайших исторических деятелей Японии и в общих чертах с сюжетами многих лучших наших произведений. Ещё из уст моей бабушки я узнала многое о старых классических драмах. Сёстры мои получили обычное для девочек образование, мне же прочили иную стезю: стать монахиней. Я родилась с пуповиной, обвившейся вокруг шеи на манер монашеских чёток, а в те годы бытовало поверье, что это прямое указание Будды. И бабушка, и мать искренне верили в это, а поскольку в японских семьях детьми и домом ведает женщина, мой отец безропотно подчинился искреннему желанию бабушки готовить меня в монахини. Но наставника выбрал мне сам: пригласил знакомого монаха, человека очень учёного; о храмовых порядках я от него узнала не много, зато мы с ним досконально изучали Конфуция. Труды его слыли основой литературной культуры, вдобавок мой отец считал Конфуция величайшим духовным учителем и нравственным ориентиром.
11
По европейской системе исчисления возраста Эцу шесть лет, но в Японии возраст традиционно считали с момента зачатия.