Мальчишки веселились, я же, глядя на грязные их следы на снегу и закопчённые снежки, вспоминала рассказы Иси о снежных боях, которые некогда, в первые годы жизни матушки в Нагаоке, устраивали во дворе старого особняка. В ту пору жизнь в домах даймё даже маленьких городков при замках строилась на обычаях, принятых при дворе сёгуна, и также отличалась праздной роскошью, пусть и в меньшей степени.
Если зима запаздывала — а время от времени такое случалось, — первый снег бывал лёгкий, сухой. Наутро после первого снегопада Этиго заливало холодное солнце, белая земля сверкала, мужчины откладывали мечи и, аккуратно подвернув хакама, выбегали в просторный открытый двор. Вскоре к ним присоединялись женщины, подвязав нарядные шлейфы и перехватив шнурками длинные яркие рукава. Все разувались — ни гэта, ни даже сандалий, ведь это нарушит девственную белизну снега, — и в одних белых носках-таби, без головных уборов (только шпильки звенели в причёсках!) затевали снежный бой. Смеялись, носились, играли, снежки летали по воздуху, попадали в цель, там и сям мелькали яркие рукава и чёрные волосы, припорошённые снегом. Наши старые служанки часто рассказывали мне об этих весёлых деньках, а Баая[65], самая древняя из них, лишь покачивала головой и вздыхала, поскольку бедная Эцубо не знает такого веселья, разве что взбирается на уличные сугробы да, обув соломенные сапожки, по дороге в школу и из школы бегает с сестрою взапуски.
Дети наших американских соседей не бегали взапуски в сапожках, зато катались с горок. Местность у нас была холмистая, и едва ли не каждая лужайка имела уклон, но снега было немного, и никто не хотел, чтобы ему примяли или вырвали с корнем траву. Тротуары, конечно же, чистили, а кататься по проезжей части запрещалось. Старшие мальчики отыскали несколько длинных горок и никого туда не пускали, так что детям помладше оставалось только стоять и ждать, пока чей-нибудь старший брат или добрый приятель не сжалится и не прокатит.
Как-то раз я увидела возле наших железных ворот стайку деток — четыре девочки, может быть, пять — с двумя красными санками; девочки с тоской глядели на нашу длинную покатую лужайку.
— Если их пустить, полозья оставят коричневые следы на лужайке, и это испортит всю красоту, — сказала я матушке.
— Дело не в красоте, Эцу, — ответила матушка, — траву их санки, возможно, и не повредят, но кататься тут слишком опасно. Им придётся пересекать две гравийные дорожки, в конце лужайки — крутой обрыв, а снизу каменная стена. Правда, не слишком высокая, и санки могут перескочить через неё и упасть вниз, на дорогу, а это четыре фута. Я опасаюсь так рисковать.
В тот день, направляясь с матушкой на встречу дамского клуба, мы проходили мимо дома доктора Миллера. Лужайка у него была маленькая, но одна из самых красивых и ухоженных в городке. Ровный и довольно крутой уклон начинался у самой дороги и заканчивался плоской площадкой. Там собралась по меньшей мере дюжина детей, в том числе и те грустные девочки с красными санками, которых я видела утром. На склоне уже виднелись длинные плавные следы от полозьев, и то и дело сани летели вниз с приникшей к ним визжащей, кричащей детворой. А чуть поодаль румяные, красноносые, запыхавшиеся дети тянули сани вверх по склону и что-то кричали — без всякой причины, просто потому, что им весело как никогда.
День за днём, пока снег не сошёл, на склоне собиралась детвора, и у каждого ребёнка, скатившегося с ровной горки, и у каждого, кто с трудом поднимался обратно, глаза смеялись, сердце ликовало, а в душе зарождалось бескорыстие, доброта и благочестие: всё это посеял добрый поступок человека, сумевшего понять детей.
Мой отец сделал бы так же. И впоследствии всякий раз при встрече с доктором Миллером — даже случайной, на улице, — я всматривалась в его приятное, серьёзное и умное лицо и видела душу моего отца. То есть, конечно, не видела, но ощущала — и знала, что однажды две эти прекрасные души встретятся по ту сторону реки Сандзу[66] и обязательно станут друзьями.
Январь подарил нам с Мацуо собственный тихий праздник. В предшествующие недели письма из Японии приходили всё чаще, почтальон то и дело приносил нам бандероли, завёрнутые в вощанку, с овальной печатью дома дядюшки Отани или с большой квадратной печатью Инагаки.