«Годы идут, а Таки всё не меняется, — думала я, со смехом ложась в постель. — Тем, кто считает, что японки непременно кроткие, впору расширить круг знакомств».
Но кое над чем я никогда не смеялась — а именно над потайной частью жизни моих детей, которую я видела лишь украдкой. Ханано всегда мужественно, не жалуясь, сносила маленькие неприятности, которые не исправить, и так была занята своей новой жизнью, так глубоко интересовалась ею, что я и не догадывалась: в глубине души она тоскует по прежнему дому. В наш сад было два пути — один через дом, другой через невысокую живую изгородь на тропинке, что вела от деревянных ворот к двери кухни. Однажды я у самого дома попала под проливной дождь и вымокла до нитки. И вместо того чтобы войти через большие ворота, юркнула в деревянную калитку и пробежала по каменной садовой дорожке к крыльцу. Оставила сандалии на ступеньках и поспешила к себе, как вдруг услышала голоса дочерей.
— Бабушкино кресло всегда стояло вот тут, в тени на веранде, — говорила Ханано. — А вот под этим деревом висел гамак, где ты спала днём, папа однажды чуть было не сел на тебя. А на этой широкой тропинке из камня мы четвёртого июля всегда запускали шутихи. А это подъёмный мостик. А сюда Клара ходила кормить цыплят. Всё именно так и было, Тиё, ведь я сама это нарисовала, чтобы ты больше никогда не забыла. Только маме не говори, она огорчится, а она ведь единственное дорогое, что у нас осталось. Всех остальных больше нет, Тиё, и мы никогда уже их не увидим. Ничего не поделаешь, придётся смириться. Но ты не должна забывать, никогда-преникогда, что там живёт наша любовь. Теперь давай споём.
Они встали, взялись за руки и уверенно завели звонкими голосами: «Моя страна, о тебе!»[79]
Я тихонько расплакалась, расхаживая по соседней комнате и вспоминая те вьюнки, которые пересадили на чужую почву. «Правильно ли не спросясь сажать маленький цветок в саду любви и счастья, из которого его, быть может, вскоре вырвут ради нового начала в другой земле — начала, которое, быть может, воспрепятствует его росту? Эта другая земля, возможно, дарует ему и силы, и вдохновение, но стоит ли оно того? Ах, стоит ли оно того?»
Глава XXVII. Досточтимая бабушка
«Досточтимая бабушка к нам приезжает! Досточтимая бабушка приезжает сегодня!» — весело распевала Тиё, топоча ножками в белых носочках по белым татами; я ходила из комнаты в комнату, вносила последние штрихи, завершала приготовления к приёму долгожданной гостьи, а Тиё следовала за мной по пятам.
Теперь Тиё вместо чулок носила носки-таби, а американское платье сменилось цветастым кимоно на алой подкладке, с широкими, грациозно развевающимися рукавами.
«Всё-таки японцам больше всего к лицу японская одежда», — думала я, глядя на чёрные волосы Тиё — с ровной чёлкой, короткие сзади. В американской одежде она была не такая красивая. Японская шла ей куда больше — хотя, бесспорно, свободным от ограничений американским детям их платье удобнее, да и полезнее для здоровья. Я вздохнула, но, повинуясь чужому влиянию, ничуть не жалела, что перед визитом их бабушки переодела детей в японский наряд.
С самого дня, когда пришло письмо с извещением о приезде матушки, мы трудились не покладая рук. Мы с девочками поселились вместе, а матушке я подготовила уютную комнатку, которая — я в этом не сомневалась — покажется ей удобнее и сообразнее любой другой. Я хотела, чтобы она чувствовала себя как дома, и велела заменить висящие электрические лампочки на напольные светильники[80] высотой в три фута, с бумажными абажурами на чёрных лакированных рамах, похожие на фонари со свечами, какие были у нас дома в Нагаоке. Наши газовые обогреватели в бронзовых корпусах походили на угольные печурки. Матушка с неизменной философской улыбкой смирилась бы с любыми новшествами, как поступала всю жизнь, но я не хотела, чтобы ей пришлось с чем-то «смиряться», я хотела, чтобы всё напоминало ей о доме и не приходилось ни к чему привыкать.
79
Речь о патриотической песне (часто её называют просто «Америка»), слова к которой написал американский баптистский священник Сэмюэл Фрэнсис Смит (1808–1895).
80
Имеется в виду андон, вертикальный фонарь с бумажным абажуром на бамбуковом, металлическом или деревянном корпусе.