На рассвете дон Густаво очнулся, стукнувшись головой о спинку кресла. Он так и заснул с сигарой в зубах, которая потухла, успев обжечь ему пальцы.
– Дон Густаво, дон Густаво, – услышал он шепот Исабелы.
От неожиданности он открыл глаза.
– Дон Густаво, принести вам завтрак? Уже скоро восемь.
– А сеньора? – воскликнул он.
– Она еще спит, – ответила служанка.
– А девочка?
– Тоже спит. Девушка покормила ее своим молоком.
– А Хайме?
– Все еще спят, сеньор.
– Мне нужно идти на фабрику. Сегодня понедельник, – сказал он потягиваясь.
Служанка вышла из спальни, и дон Густаво собирался привести себя в порядок, как вдруг увидел Доминго, мужа Ренаты. Тот был похож на бочку. Дон Густаво отошел в глубь террасы, чтобы охранник его не заметил, а сам продолжал следить за ним взглядом. Так и не сумев открыть дверь, мужчина рухнул на землю.
«Будь ты проклята! Мне следовало держаться от них подальше!» – с досадой подумал дон Густаво.
Рената с новорожденной девочкой, привязанной на спину, и с обнаженной грудью вынуждена была наклониться к мужу и бить его по щекам, пока тот не пришел в себя. Будучи свидетелем этой сцены, дон Густаво чуть приоткрыл окно и услышал, как Рената называла мужа проклятым всеми святыми, несчастным пьяницей, и бог знает, кем еще.
– Если тебя увидит сеньор, он выгонит из дома нас обоих! – сказала она, закрывая за собой дверь.
Дон Густаво снова почувствовал холодок внутри. Потом он увидел, как Рената бежит к парадному входу замка. Услышал голоса обеих служанок. Он напряг слух, но слов не разобрал. Доносился только общий шум, иногда слышались отдельные слова, но смысл понять было невозможно: то раздавался высокий голос, то другой, принадлежавший Исабеле, а затем дон Густаво услыхал умоляющий голос Ренаты, которая произнесла: «Только бы сеньор нас не услышал».
И снова со стуком закрылась дверь.
И тишина.
Вскоре шаги Исабелы возвестили приближение завтрака.
– Сеньор, приходила Рената.
– И что сказала?
– Что она родила девочку.
– И больше ничего?
– Больше ничего.
– Пусть отдохнет, сколько нужно, пока не восстановится, – заключил сеньор, избегая смотреть в глаза служанке.
– Она отказалась. Говорит, ей не надо.
Сеньор поставил чашку на маленький столик.
– Пусть больше не входит в этот дом.
– Не понимаю.
– Нечего тут понимать, пусть больше не входит в этот дом, – отрезал он.
Исабелу так перепугали слова дона Густаво, что у нее не хватило духу спросить, должна ли она сказать об этом Ренате или кому-то еще, и когда той не входить – сейчас или вообще – и самое главное – почему. Она спрятала свои сомнения и ушла в кухню, сварить куриный бульон для доньи Инес и подождать, когда проснется малыш Хайме, чтобы заняться им и больше ни о чем не думать.
Исабела не слишком высоко ценила Ренату. Разве что немного ревновала, потому что та была красива и не было мужчины, который не оценил бы, как она сложена. Сеньор держался вежливо и был щедр со всеми слугами, но особенно с этой служанкой, которой он дарил к Рождеству хорошие подарки. А иногда не только к празднику. Порой летним вечером, пока сумерки еще не опустились на Пунта до Бико, она видела, как они оживленно разговаривали, пользуясь моментом, когда сеньора была занята с ребенком или погружена в чтение какой-нибудь книги, выписанной из столицы. Исабела понимала, Доминго ей противен, Рената ненавидит его, хотя на самом деле пьянки были не в новинку и в его оправдание надо сказать, что пил он только в тот день, что совпадал с его именем[3], как бы воздавая честь самому себе с помощью красного вина для бедных.
– Эта женщина несет свой крест.
Сеньор ушел из замка, даже не сообщив, вернется ли он к обеду или к вечернему визиту доктора Кубедо и не хочет ли он, чтобы Исабела сказала дону Кастору, чтобы тот отслужил мессу в часовне за здравие доньи Инес…
У служанки и времени не было спросить его об этом, поскольку хозяин испарился, словно бестелесный дух, в направлении фабрики; как он уже упомянул, наступил очередной понедельник.