Раз доказывание неразрывно связано с логикой, значит, логика (и, по-видимому, не она одна, но и другие отрасли знания) имеет влияние на формирование эмпирического материала, который образуется в результате непосредственного взаимодействия субъекта с объективной реальностью в ходе наблюдения, эксперимента и рассказа о ней очевидцев. Например, разве следователь не использует свойство относимости доказательств при выработке возможных версий события и выявлении следов преступления? Использует. То же самое можно сказать и о других правилах логики (дедукции, индукции). С помощью логической модели следователь познает событие преступления. Субъект не просто пассивно отражает объективную реальность, а преломляет ее в своем сознании через призму имеющихся знаний, используя приемы логико-практических операций, здравый смысл, систему знаний, специальных и общих, которые сложились к этому времени. Факты есть некий результат этого преломления и взаимодействия.
Полагаем, что логикой значение «субъективности» на формирование факта уже на самом раннем этапе — эмпирическом — не исчерпывается. Как утверждал Г.-Г. Гадамер, следует «помнить о собственной предвзятости, дабы текст проявился во всей своей инаковости и тем самым получил возможность противопоставить свою фактическую истину нашим собственным пред-мнениям»[89]. Эта закономерность давно установлена в лингвистике. Ю.М. Лотман писал: «Каждый жанр, каждая культурно-значимая разновидность текста отбирает свои факты»[90]. То же самое имел в виду академик Ю.В. Рождественский: «В каждом виде словесности присутствует своя генеральная модель действительности»[91].
Не мы знаем, а изначально у нас существует субъективность, которая знает[92]. Всякое доказывание будет считаться истинным, правильным в той мере, в какой оно сообщит нам то, что мы уже знали (прединтерпретировали). Чтобы быть истинным или ложным, знанию надо находиться в некоем поле узнаваемости. Все мыслимые на основе здравого рассудка смысловые варианты: в диапазоне от вероятного до невероятного, истины/лжи, лежат в горизонте, определяемом языком. Есть все основания говорить о «языковой картине мира», которая объединяет участников доказательственной (речевой) деятельности при принятии решения по делу в некий узус (аудиторию). Факт (доказательство) — это эмпирическое данное, переведенное на язык уголовного судопроизводства[93], которым пользуются участники процесса в аргументации[94]. Этот взгляд, как будет показано в последующем, скорректирован постнеклассической идеей о том, что человек становится мета-субъектом; происходит даже преодоление «горизонта» кантовских вещей-в-себе, наука осуществляет «движение к глубинному слою реальности, в котором субъективное и объективное интегрированы в некоторое самобытие, первореальность»[95].
Не разделяя радикализма, связанного с отрицанием традиционных понятий субъекта и объекта, тем не менее, считаем, что было бы полезно обдумать значение, условно говоря, «структуры»[96], модели, которая имеет отношение к формированию факта. А то, что она наличествует в факте, нами не подвергается сомнению.
Структурализм (позднее постструктурализм), неофрейдизм одной из главных тем сделали объяснение зависимости субъекта в его познавательной деятельности от чего-то элементарного: «означающего», то есть языкового. По К.-Г. Юнгу, «архетипы», то есть «модели поведения», элементы «коллективного бессознательного» предзадают смысловое содержание всех исторических образов культуры[97]. По К.-Г. Юнгу: архетипы являются определенными «моделями поведения», элементами «коллективного бессознательного», на манер платоновских идей. По К.-Г. Юнгу, именно архетипы предзадают смысловое содержание всех исторических образов культуры[98]. Аналогичные мысли высказывал и Ж. Лакан[99]. Надо указать, что в современной лингвистике существует целый ряд учений, утверждающих о приоритете языковой схемы, предопределяющей законы мышления. Так, Н. Хомский утверждает, что у каждого из нас в мозгу есть виртуальный модуль, который достался нам генетически и который работает только с языком. Этот модуль знает, как работать с морфемами, со смыслами и пр. Значит, можно предположить, что в мозгу есть своего рода чип, по которому он в ходе языкового общения выстраивает языковую (виртуальную) картину мира, и распознается реальный мир по определенным схемам, стандартам.
89
Гадамер Г.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики / Пер. с нем. — М., 1988. — С. 321.
90
Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история. — М., 1999. — С. 304.
92
Это формула знаменует «конец» самодостаточного субъекта воли, противостоящего реальности как объекту познания.
93
При этом оговаривается, что язык уголовно-процессуального права есть вторичная модель от естественного языка, так что общая языковая компетенция пользователей специального (юридического, процессуального) языка является системообразующей.
94
См. об этом: Александров А.С. Язык уголовного судопроизводства: Автореф. дис… д-ра юрид. наук. — Н. Новгород, 2003. — С. 10–11, 28–33.
96
По структурой мы можем понимать логику, топику, априорный опыт, здравый смысл и прочее; в общем тот широко понимаемый схематизм мышления, который порожден языком, культурой, правом.
97
См.: Юнг К.-Г. Синхронистичность: акаузальный объединяющий принцип / Пер. с англ. — М., 1997. — С. 213–216.
99
См.: Лакан Ж. Семинары. Книга 1: Работы Фрейда по технике психоанализа (1953/1954) / Пер. с фр. — М., 1998. — С. 208.