Очевидно, что в составе интерпретации можно выделять «предынтерпретацию» и «пост-интерпретацию». «Предынтерпретация» предшествует как вычленению из окружающей действительности чего-либо как факта (потенциального), то есть означивание, осмысление объекта, так и проговариванию, объяснению, использованию эмпирического данного в процессе доказывания, судоговорения (переинтерпретация в новых контекстах). Так, Ю.А. Мелков указывает, что «предынтерпретация эмпирических источников уже наличествует в позиции ученого, когда он подходит к их рассмотрению; интерпретация этих источников, их выражение, перевод на язык теории приводит уже к становлению научного факта»[119].
Предынтерпретация предшествует как объяснению данного факта, например, с позиции его относимости к предмету доказывания, так и собственно рассмотрению процессуального источника на предмет извлечения из него необходимой «доказательственной» информации. Она предполагает набор умений, познаний, установок, приборов, с помощью которых субъект намеревается получить факт. Но, прежде всего, это непосредственное сознание субъекта, его культурная образованность, профессионализм, идейность или «калибровка сознания» познающего субъекта[120].
Предынтерпретация — это использование имеющегося у субъекта опыта означивания, декодировки эмпирических данных; это его воля, наконец, к тому, чтобы установить истину сообразно господствующим стандартам истинности. Подобная предынтерпретация происходит посредством фактических презумпций, доктрин, априорных положений, культурем[121], то есть набора познавательных установок, как вполне осознаваемых субъектом, так и не осознаваемых им[122].
В уголовном процессе фактическое знание должно соотноситься с какой-то «системой отсчета», очевидно, что в сфере уголовного судопроизводства такая система, модель также существует в виде теории доказательств и права[123]. Уголовно-процессуальное познание «ищет своего». «Юридический факт — это не привычное нам знание естественнонаучного типа, объективно и однозначно отражающее реальное событие, а скорее проекция сложной юридической деятельности, несущей на себе печать и личности юриста, и особенностей меняющейся (в частности в связи в судебной реформой) ситуации в отечественной юриспруденции»[124].
Опять возвращаясь к примеру с относимостью, мы можем сказать, что относимость играет немаловажную роль и в процессе предынтерпретации, то есть и при получении данных чувственным путем: в результате наблюдения, эксперимента и пр. Относимость входит в число тех сформированных логикой навыков познания, от которых зависит своего рода «калибровка» сознания субъектов доказывания[125]. Наиболее ярко это проявляется в категории следа преступления, его переводе в знаковую систему (протокол). Так бывает, потому что относимость подразумевается субъектами как означивание реально существующей в природе связи между причиной и следствием или, наоборот, между следствием и причиной[126].
В составе фактического знания, кроме информации собственно об объектах действительности, всегда присутствует определенный слой знания, относящийся к априорным положениям, презумпциям, предшествующим самому процессу познания в уголовно-процессуальной форме. Такие презумпции могут происходить как из рационального опыта освоения действительности, так и носить прагматический, юридико-технический характер. Б факте всегда наличествует субъективная, интерпретационная компонента. Получается, что выделение инвариантного, объективного, неинтерпретационного содержания факта невозможно.
Существование факта невозможно без его субъективного выражения, наличие интерпретативной, смысловой компоненты является условием sine qua non становления фактического знания. Такая субъективная компонента факта является не только истолкованием полученных и проинтерпретированных эмпирических данных в пределах существующей процессуальной парадигмы, но и содержит отсылку к более глубинным априорным гносеологическим положениям, определяющим как возможность такого истолкования, как и правила отбора, получения и инвариантного обобщения эмпирического материала. Инвариантное содержание факта выступает отражением не действительного объекта реальности, а абстрактного эмпирического объекта, объекта, искусственно сконструированного для выполнения отдельной роли в отдельном наблюдении или эксперименте[127].
119
По мнению Ю.А. Мелкова, научный факт в процессе своего становления трижды встречается с определенным истолкованием своего эмпирического содержания. Во-первых, такую роль выполняют те положения предынтерпретации, которые предшествуют самому получению эмпирических данных. На этом первом этапе движения научного познания должны быть определены объект и методы исследования, проведена процедура калибровки приборов, сформулирован вопрос, ответ на который исследователь собирается отыскать, обращаясь к анализу эмпирического материала. Этот вопрос и определяет те ограничения, которые позволяют из огромного количества несистематизированного эмпирического материала выделить те явления, документы и т. д., которые релевантны относительно как данного конкретного задания, стоящего перед исследователем, так и научного мировоззрения в целом, — эти-то явления и кладутся в основу научного факта. При этом указанные вопросы и предпосылки могут сформулированы как сознательно, на строго научном языке, так и образовывать и функционировать, не выходя на уровень сознательной рефлексии. Второй слой интерпретационной составляющей научного факта заключается в обработке полученного эмпирического материала. Такая процедура осуществляется уже полностью сознательно и целенаправленно; эмпирические данные излагаются непосредственно языком науки и, в частности, языком действующей ныне и относящейся к соответствующей проблематике научной теории. Подобный перевод осуществляет и, например, историк, истолковывая данные летописи, тем более, принуждая говорить языком исторической науки современной ему эпохи документ «молчаливый». Это есть переменно-языковая компонента факта. Следует отметить, что хотя истолкование эмпирических данных имеет место уже после их получения, на третьем этапе становления научного факта, правила для такого истолкования, словарь языка науки задается гораздо раньше, в составе предынтерпретации, перед обращением к эмпирии. Такую интерпретацию эмпирических данных, приводящую к становлению факта, не следует путать с третьей интерпретацией фактического знания, которая представляет собой собственно его объяснение непосредственно в рамках определенной теории. Все три типа интерпретации, как правило, тесно связаны между собой в сознании ученого, хотя последнее теоретическое осмысление факта не может быть включено в его структуру.
См.: Мелков Ю.А. Факт в постнеклассической науке. — С. 42–44.
121
См.: Лебедева Т.В. Культуремы судебного состязания: Учебное пособие / Т.В. Лебедева, И.В. Лебедев. — Н. Новгород, 1999. — С. 20–23.
122
Р. Карнап указывал на своего рода «калибровку сознания ученого», предшествующую проведению им эксперимента. В сфере судебного доказывания происходит такого же рода калибровка (настройка) ума субъектов доказывания на установлении фактов. В этом, в частности, состоит значение напутственной речи председательствующего присяжным заседателям.
124
Розин В.М. Новая ситуация в юриспруденции: формы осознания // Состязательное правосудие: Труды научно-практических лабораторий. — М., 1996. — Вып. 1. — Ч. II. — С. 234.
125
Как писал Тайер, «есть принцип — не столько правило доказывания, сколько предположение, укорененное в самой концепции рациональной системы доказательств, противоположенной старым формальным и механическим системам — который запрещает получение чего-нибудь неотносящегося, не логически доказательного. Как мы должны знать, каковы эти запрещенные вещи? Не по каким-то правилам закона. Закон не предусматривает мерило относимости. Для этого он молчаливо обращается к логическому и общему опыту, предполагающему, что принципы рассуждения известны его судьям и министрам, так же, как обширное множество других вещей принимаются как уже достаточно известные им».
Thayer J.В. A Preliminary Treatise on Evidence at the Common Law. — P. 264.