Доклад подписали начальник СПО ОГПУ Г. Молчанов и начальник 4-го отделения Герасимов{171}.
Обстановку в среде творческой интеллигенции в то время характеризует подпольная листовка, перехваченная сотрудниками секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР в дни работы 1-го Всесоюзного съезда писателей (не позднее 20 августа 1934 года). Авторы этой листовки, обращаясь к иностранным писателям — гостям съезда, сообщали следующее: «Все, что услышите и чему вы будете свидетелями на Всесоюзном писательском съезде, будет отражением того, что вы увидите, что вам покажут, и что вам расскажут в кашей стране! Это будет отражением величайшей лжи, которую вам выдают за правду. Не исключается возможность, что многие из нас, принявших участие в составлении этого письма или полностью его одобрившие, будут на съезде или даже в частной беседе с вами говорить совершенно иначе. Для того, чтобы уяснить это, вы должны, как это [ни] трудно для вас, живущих в совершенно других условиях, понять, что страна вот уже 17 лет находится в состоянии, абсолютно исключающем какую-либо возможность свободного высказывания. Мы, русские писатели, напоминаем собой проституток публичного дома с той лишь разницей, что они торгуют своим телом, а мы душой; как для них нет выхода из публичного дома, кроме голодной смерти, так и для нас… Больше того, за наше поведение отвечают наши семьи и близкие нам люди. Мы даже дома часто избегаем говорить так, как думаем, ибо в СССР существует круговая система доноса. От нас отбирают обязательства доносить друг на друга, и мы доносим на своих друзей, родных, знакомых… Правда, в искренность наших доносов уже перестали верить, так же как не верят нам и тогда, когда мы выступаем публично и превозносим “блестящие достижения” власти. Но власть требует от нас этой лжи, ибо она необходима, как своеобразный “экспортный товар” для вашего потребления на Западе. Поняли ли вы, наконец, хотя бы природу, например, так называемых процессов вредителей с полным признанием подсудимыми преступлений ими совершенных? Ведь это тоже было “экспортное наше производство” для вашего потребления. Понимаете ли вы все, что здесь написано? Понимаете ли вы, какую игру вы играете? Или, может быть, вы так же, как мы, проституируете вашим чувством, совестью, долгом? Но тогда мы вам этого не простим, не простим никогда. Мы — проститутки по страшной, жуткой необходимости, нам нет выхода из публичного дома СССР, кроме смерти. А вы?…Если же нет, а мы верим, что этого действительно нет, то возьмите и нас под свою защиту у себя дома, дайте нам эту моральную поддержку, иначе, ведь нет никаких сил дальше жить…»{172}.
Первый съезд писателей, прошедший в атмосфере показного оптимизма и эйфории, стал, по существу, съездом обреченных. Спустя много лет Илья Эренбург писал: «Мое имя стояло на красной доске, и мы все думали, что в 1937 году, когда должен был по уставу собраться второй съезд писателей, у нас будет рай». Пройдет три-четыре года после съезда, и каждый третий его делегат попадет за решетку. Это будет сокрушительный удар по русской литературе в столетнюю годовщину смерти Пушкина. «Расстреливали целые литературные группировки, большей частью мифические, с придуманными, обличительными ярлыками». «Классовый враг создал агентуру в рядах советских писателей!» — коллективно доносила в печати Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП) — рьяная проводница линии партии. На сталинский призыв о повышении бдительности откликнулись и многие «инженеры человеческих душ», помогая выявлять бесчисленных, все множившихся врагов. Писатели-чекисты, толкаясь локтями у государственной кормушки, доносили друг на друга. Редактор «Литературной газеты» Ольга Войтинская в 1938 году, в очередном доносе на коллег, адресованном партруководству, приводит слова Ильи Сельвинского, талантливого, сложного и отнюдь не самого ортодоксального поэта, вынужденного действовать в унисон со временем: «И вот сейчас я счастлив, что разоблачил шпиона, сообщив о нем в органы НКВД»{173}.
Осведомители по заданию органов фиксировали крамольные высказывания коллег, выявляли «их истинное лицо» и, таким образом, определяли их судьбу. О том, насколько плотно окружали осведомители «инженеров человеческих душ», можно видеть на примере автора «Одесских рассказов» и «Конармии» Исаака Бабеля[33].
33
Исаак Эммануилович Бабель (настоящая фамилия Бобель) (1894—1940 гг.) — писатель и журналист, известный «Одесскими рассказами» и сборником «Конармия». Осенью 1917 года, отслужив несколько месяцев рядовым, дезертировал из армии и пробрался в Петроград. В 1917—1920 годы «трудился» в Петроградской ЧК, где, по его выражению, «привык к виду смерти». Принимал участие в работе продотрядов («продовольственных экспедиций»), печатался в газете «Новая жизнь». Весной 1920 года по рекомендации М. Кольцова под фамилией Лютов был направлен в 1-ю Конную армию в качестве военного корреспондента. Работал в Одесском губкоме, репортером в Тифлисе и Одессе, в Госиздате Украины. Арестован 15 мая 1939 года по обвинению в «антисоветской заговорщической террористической деятельности и шпионаже». На допросах коллеги подвергали Бабеля пыткам. (Опубликованы две фотографии Бабеля, официально переданные ФСБ его библиографу Р. Крумму, на которых он изображен без очков и с синяком под глазом.) Военной коллегией Верховного суда СССР 26 января 1940 года Бабель был приговорен к высшей мере наказания и на следующий день расстрелян. Расстрельный список подписал лично Сталин. Реабилитирован.