Конечно, эта мысль не могла не приходить в голову многим людям и до 1786 года, поскольку даже между английским и, например, латынью сходств достаточно (например, в названиях чисел: «один, два, три» — по–английски как one, two, three, а на латыни — unus, duo, tres), чтобы навести на мысль о том, что между этими языками может существовать какая–то связь. Однако до середины XVIII века все подобные догадки немедленно разбивались о великие рифы межъязыковых различий, окружавшие немногочисленные совпадения. В конце концов, основное, что знали тогда о языках, — это то, что они настолько не похожи друг на друга, что учить их можно только по одному за раз. Джонс и его последователи привнесли в эту проблему существенное изменение: согласно их догадке, искать следовало не случайных совпадений — этот метод уже был ранее использован для того, чтобы «доказать» родственность языков по всей карте мира, — а повторяющихся с некоторой закономерностью изменений. Слово бэд на современном фарси звучит так же, как и английское bad («плохой»), и означает точно то же самое. Но, как отметил еще в 1833 году А. Е. Потт[16], это как раз не более чем совпадение. А вот персидское слово xvahar (хватар) действительно происходит от того же слова, что осетинское xo (хо), и оба слова родственны английскому sister; и осетинское, и английское слова тоже означают «сестра»[17]. Более того — между ними можно вставить промежуточные звенья, а иногда и реконструировать недостающие[18]. Как и многие другие революции в области разума, эта, лингвистическая, тоже шла вперекор здравому смыслу с его «очевидностями» и «этого не может быть, потому что не может быть никогда». Кроме того, она была в значительной степени компаративной (сравнительной) по характеру, поскольку использовала много языков, объясняющих и дополняющих друг друга; а поскольку различные стадии развития одного и того же языка тоже можно сравнивать между собой, то революция была прежде всего еще и исторической. «Филология показывает нам генезис законов языка, а грамматика созерцает конечный результат» — такую цитату приводит ОСА (1852). Автор этих слов подразумевал под «филологией» нечто отличающееся от всех остальных определений, данных в ОСА: он имел в виду компаративную филологию, науку, вдохновленную сэром Уильямом и донесенную, через посредство длинной цепочки наследников сэра Уильяма, до самого профессора Толкина. Кстати, уверенный тон, каким говорится о «генезисе» в приведенной цитате, был для того времени весьма характерен.
И действительно, к 1852 году «новая филология могла с удовлетворением оглянуться на одержанные ею к тому времени победы, которых насчитывалось уже немало, причем в грядущем ее ожидало еще несколько триумфов; можно наугад указать, например, на первоклассное эссе Расмуса Раска[19] о древнеисландском языке (1814) и об отношении скандинавских языков к славянским, кельтским, финскому и классическим; или, например, на гигантскую «Сравнительную грамматику», Vergleichende Grammatik, Франца Боппа[20] (1833–1849), охватывающую санскрит, зендский и армянский языки, греческий, латынь, литовский, старославянский, готский и немецкий; или «Немецкую грамматику» Якоба Гримма (1819) и все те многочисленные труды, которые последовали за перечисленными[21]. Все эти работы шлифовали и оттачивали ярко выраженный систематический характер открытия, который с течением времени все полнее находил выражение в слове «законы» (см. приведенную выше цитату из ОСА), по аналогии с законами физики или химии. Аналогия усиливалась еще и тем, что лингвистические законы получали имена их изобретателей: закон Гримма, закон Вернера, закон Куна, закон Томсена и т. д. В соответствиях, которые с такой детальностью и в таком изобилии вскрывают эти законы, всегда было и до сих пор есть нечто исподволь завораживающее. Латинское слово puces — это, по наблюдению Якоба Гримма, то же самое слово, что и древнеанглийское fisc, да и, конечно, современное английское fish(30); pes — то же, что и foot(31), pellis — fell(32) (старинное английское слово, означающее «кожа», при том что в современном английском «кожа» = skin). А как насчет porcus и pig(33)? Чередование p/f здесь как будто бы не соблюдается. Что ж, замечает Гримм, на этот случай имеется древнеанглийское слово fearh, которое всем законам соответствует, от этого слова происходит более современное, хотя, правда, устаревшее и на сегодняшний день сохранившееся только в диалектах слово farrow — «опорос»[22]. Мельница сравнений не довольствовалась стандартизированными «литературными языками»; она требовала все больше и больше зерна из словохранилищ со старыми, диалектными или нестандартными словами. В ответ она, во–первых, дарила исследователям все усиливающееся ощущение, что при наличии времени и материала прояснить можно все, что только захочется, а во–вторых — создавала все возрастающее напряжение между современными значениями слов, которые носитель языка употребляет в течение всей жизни, и теми значениями, которыми, как представляется, эти слова обладали в древности. «Дочь» в современном хиндустани звучит fremu, по–английски — дотэ (daughter). Однако английский и хиндустани связаны между собой, и в данном конкретном случае эта связь пролегает через слово dudh — «молоко». По–видимому, в праиндоевропейском языке существовало некое родственное слово, напоминавшее, скорее всего, санскритское duhitar. Оно означало «маленькая доярка». Доили скот, как правило, именно дочери, так что постепенно конкретная работа и конкретная степень родства в сознании людей перемешались. Это смешение «разворачивает перед нами маленькую идиллию поэтической жизни ранних пастухов–арийцев», — с воодушевлением восклицает по этому поводу Макс Мюллер[23], чьи лекции по сравнительной филологии имели такой успех, что в 1860–е годы и позднее интерес к этой науке вспыхнул не только в ученых кругах, но и в среде лондонского высшего света. Сравнительная филология вошла в моду, она повествовала не только о словах, но и о людях.