Мархансай шел мимо юрт, сытый, довольный, и все громче гнусавил свою песню без слов.
А Доржи еще долго глядел ему вслед. Вспомнились слова Хэшэгтэ-нагсы: «Каждый человек знает хотя бы одну песню». Вот и Мархансай-бабай знает свою песню. Только эта его песня во время зуда поется…
Почему, когда Мархансай-бабай был еще мальчиком, отец и мать не сказали ему, что нельзя песни петь, когда кругом печаль и горе?..
Почему это так?
СХОДКА
Ухинхэн ходил из юрты в юрту, созывал улусников на сходку:
— Будем говорить о наших делах, о магазейном амбаре. Приходите в юрту Мархансая.
Многие спрашивали:
— К Мархансаю? Как же он согласился?
Ухинхэн отвечал:
— Мы сказали, что тайша велел.
Доржи с Даржаем, конечно, тотчас же побежали к юрте Мархансая. Как же без них обойдется?.. Они примостились в темном углу за спиной Мунко-бабая, чтобы их не заметили и не выгнали. Люди не слушают друг друга. Каждый говорит о своем. Будь у тебя сорок ушей, и то не разберешь, кто о чем спорит.
— Надо еще раз в дацан ехать, богам молиться.
— Молись хоть до дыр во лбу, пользы не будет.
— Может, в Селенгинск русским нойонам жалобу писать?
— Да ничего они не сделают.
— К ним без пестрой бумаги[45] лучше не подходи.
— Я век прожил, а пеструю бумагу не видел.
Доржи Многих не знает — сюда собрались из второго и третьего табангутских родов.
Тыкши Данзанов еще с порога закричал:
— Что за сходка? Это, Ухинхэн, твоих рук дело, ты главный заводила?
Народ зашумел.
— Не мешай. Садись, раз пришел.
Доржи помнит, что раньше Ухинхэн садился позади всех и молчал. А теперь его даже зайсан побаивается. Ухинхэн встал и сказал громко:
— В цонгольском и сартульском родах второй раз делят зерно. Хоть и не даром дается зерно, а все же поддержка… Некоторые семьи, говорят, по два пуда получили. Почему у нас этого нет? Мы не можем ждать, пока глухой услышит, слепой увидит.
— Тайша приедет?
— За ним послали.
— А где Еши Жамсуев?
— Должен приехать.
— Еши — бездельник.
— Казна не дает зерна. Где же Еши возьмет?
— Сено для своей Рыжухи находит: у тайши берет. Что Еши, что тайша — одна, пожалуй, душа.
— Дело не в Еши.
— Зайсаны и нойоны виноваты.
— Для зайсанов и нойонов зуда нет.
— Как нет? У моей юрты тоже две сдохшие коровы лежат. Можете посмотреть.
— Ты, Тыкши, как тень — в ясный день от тебя не отвяжешься, а в пасмурный тебя не сыщешь! — выкрикнул кто-то.
— Нойоны нас и за людей не считают.
— Кто, кто вас за людей не считает? Назови — кто?
— Да ты первый. Когда ты был в магазее главным, разве о нас думал? Сколько казенного зерна отдал своему дяде? А он богаче, чем вся магазея.
— Верно, верно! Только считается, что амбар для общей пользы.
— Да его сжечь не жалко. Все равно пустой — зерно-то растащили.
— Кто растащил? Назовите, и пусть этот человек будет хоть с золотой головой, я его…
— Что же ты, зайсан, сделаешь с ним?
— Отправлю…
— Куда же?
— В губернию.
— В губернию? А он вернется обратно да вместе с тобой еще хлеще начнет нас доить.
— Мы сами разберемся. Кого надо, отправим в такую губернию, откуда не возвращаются.
— Необдуманный разговор может завести на неверный путь, — подал голос Мархансай и повторил свою любимую поговорку: — Нужно помнить, что у тиубы есть воротник, а у людей — начальник…
Мархансая перебил чей-то решительный голос:
— Когда у. тебя вдоволь сена, отчего не поболтать про воротники и начальников!
— Им что зуд, то и доход. Говорят, Ганижаб копну дает, чтобы осенью семь вернуть.
— Ганижаб? Не брешут ли?
— Всем дает?
— Эрдэмтэ ведь к нему пошел да заблудился — буран был. Чуть не замерз, — вставил слово Ухинхэн.
— И замерзнуть можно. А он потом скажет твоим сиротам: не семь, а семнадцать копен отдайте. Знаем мы Ганижаба.
Мархансай и Тыкши переглянулись. «Что делать?» — глазами спросил Мархансай у Тыкши. Тот едва заметно повел бровью. «Молчи. Скоро приедет тайша»…
— Ну, соседи, давайте о делах, — предложил Ухинхэн.
Улусники угрюмо молчат. Первым заговорил Даг-дай:
— Может, хлеба побольше сеять? Русские правильно делают. Ведь для посевов нет зуда.
— Как же. нету? — вступил в разговор Бужагар. — Если для скота один зуд в году, для хлеба их пять. То град побьет, то засуха погубит, то скот потравит, то сорная трава вырастет. Иной раз от дождя урожай сгниет.
— Это-то верно, — согласился Дагдай. — Если нет коня, поливной земли, хороших семян да острой сохи, сеять хлеб не под силу. А все же…
— Долгое это дело, — проговорил Сундай.
— Если сдохнет последняя корова, я даже думать о посеве не смогу.
— Да, — вздохнул Бужагар. — Все наше хозяйство на коровушке держится. Есть корова — значит каждый день будет хоть чашка молока. Иногда можно сметаны поесть. В праздник перед богами светильник зажечь, старикам араки поднести.
— Хорошо бы и коров держать и хлеб сеять, — мечтательно сказал Дагдай.
— Языком легче болтать, чем сохой землю пахать. Я три года сеял — хлеба не пробовал, калача не видел, — махнул рукой Бужагар. — Потом продал полоску.
— Ия продал…
Споры не утихают. Улусники сочувствуют друг другу в горе, ищут выхода, проклинают зуд. Все ждут тайшу, думцев. Вот и они — Ломбоцыренов и Бобровский. Доржи впервые увидел тайшу в такой одежде — ничто на нем не блестело, не сияло. Поношенный халат, отороченный шкуркой белого ягненка. Островерхая шапка тоже из простого меха.
Ребята замерли в своем углу. Да и взрослые притихли, разговоры и споры умолкли. Доржи вспомнилась школа: когда в класс входил смотритель, так же стихал шум и гомон.
Мархансай стал посмеиваться: «Ага, прижали хвосты! Забыли, что комолой корове нечего лезть к рогатым. Усы, бороды у всех, а ума нет. Ну, что ж… Борода и у козла есть, усы и у кота растут».
— Это что за сборище? — тайша грозно взглянул на Мархансая. — Как вы смели допустить такое в своей юрте?
Мархансай удивленно моргнул, открыл рот, но слова застряли в горле. Его выручила Сумбат:
— Не сердитесь, тайша. Нам сказали, что вы велели. Парень какой-то приходил…
— После поговорим, как ты посмел для такого дела двери своей юрты открыть, — жестко сказал тайша Мар-хансаю, а тот уперся в колени грязными растопыренными пальцами, верхняя губа его дергалась. — И ты, Тыкши, ответишь… Хорош, видно, порядок в твоем улусе. — Тайша снова оглядел присутствующих, начальственно спросил: — Кто разрешил сходку?
— Мы сами собрались, — за всех ответил Ухинхэн.
— О чем же толкуете? — Тайша стал теребить свои острые усики.
— Известно, о чем…
— О магазейных делах толкуем. Сами знаете, как помощь сейчас нужна.
— Амбары-то пустые.
— В других родах зерно делят, а в табангутских забыли.
— Чего же вы хотите?
— Хотим узнать, почему степная дума забыла про нас, — ответил Ухинхэн.
— Пришли бы в думу и спросили.
— Терпенье лопнуло ждать, — вставил слово Сундай.
— Если бы вы написали прошение губернатору, он бы помог. А если узнает, что вы самовольно затеваете сходки, шумите, — не зерно, а казачью сотню пришлет.
— Не пугайте, тайша.
Наступило молчание.