Такие безжалостные способы контроля роста населения можно найти среди многих примитивных сообществ. Тем не менее, поскольку римляне помнили выходцев из своего доисторического прошлого, они давно отказались от варварской практики отдавать нежеланных детей на съедение собакам или диким животным.
Древняя традиция, разрешавшая подобную практику, не забывалась, и на протяжении всей римской истории до появления христианства, порвавшего с языческим прошлым и внесшего новую идею о святости человеческой жизни, не было никаких юридических или моральных норм, запрещающих жестоким людям убивать своих детей или бросать их на погибель. Раздоры между мужем и женой, крайняя нужда и другие причины могли подтолкнуть недоброжелательно настроенных родителей к избавлению от нежеланного ребенка. Смерть была всего лишь одним из рисков, которым подвергался несчастный младенец, и это, возможно, был более милосердный конец, чем попасть в руки работорговца. Поскольку, хотя в соответствии с римским правом свободнорожденный ребенок, брошенный родителями, не мог быть обращен в рабство, он зачастую не имел понятия о своем происхождении и возможности прибегнуть к закону, даже если ему становилось об этом известно. Одна из самых древних римских легенд повествует о том, как основатель Рима и его первый царь Ромул вместе с братом Ремом были брошены на погибель в реку Тибр; оба были спасены волчицей, которая взрастила их как своих волчат.
Известно, что тот самый Ромул, который предположительно составил закон, по которому римляне должны были сохранять при себе всех сыновей, хотя им не нужно было о них заботиться больше, чем о старшей из своих дочерей, издал в то же время закон, запрещающий убивать ребенка до достижения им трехлетнего возраста. Такая трехгодичная отсрочка давала родителям время, чтобы составить надлежащее представление о действительном характере ребенка, и, принимая во внимание человеческую натуру, родители, которые заботились о своих младенцах на протяжении целых трех лет, вряд ли с легкостью бросят их на погибель.
Следуя очень древней традиции индоевропейских народов, через девять дней после рождения мальчика или через восемь дней после рождения девочки проводилась торжественная церемония либо дома, либо в храме. Тогда ребенок «освящался» или «очищался», и ему на шею вешали амулет на счастье (буллу), круглый или в форме сердца. Амулет был из золота, если родители богатые, или из кожи, если они были бедны. Считалось, что он оберегает от всего дурного. Мальчики носили этот амулет, пока им не исполнится 14 – 16 лет, девочки – до замужества. Это было одно из суеверий, которые римляне унаследовали от этрусков и всегда соблюдали. Именно на этой церемонии ребенку давали имя. В древности довольствовались двумя именами, но приблизительно после 300 года до н. э. мальчику всегда давали три имени – имя его клана или рода (к примеру, Корнелий или Туллий), которому предшествовало его личное имя (Публий или Марк) и за которым следовало его семейное прозвище (Сципион или Цицерон). Полное имя величайшего римского оратора было Марк Туллий Цицерон. В официальных списках оно появится начиная с личных имен его отца и двух дедов, а также с указанием, к какой городской трибе принадлежит человек: «Марк Туллий, внук Марка, правнук Марка, из трибы Корнелия, Цицерон». У девочек не было собственных имен: они были известны под родовым именем отца в женской форме (то есть в родительном падеже); так, Корнелия Сципионис будет дочерью Корнелия Сципиона. Дочь Цицерона была известна под именем Туллия, хотя любящий отец называл ее уменьшительным от Туллия именем, Туллиола. Имена иногда создавали путаницу, особенно в старых и авторитетных аристократических семействах, где многим мальчикам давалось имя их отцов: сын Цицерона тоже носил имя Марк Туллий. В указателях и справочниках семейные прозвища использовались для мужчин, женская форма родового имени – для женщин.
Римская традиция требовала, чтобы родители обучали всех своих детей, которых они решили воспитать и выпустить в мир, – «ut omnes liberos susceptos educarent necesse est»[6], – но она оставляла детей целиком и полностью во власти их отцов. Точно так же, как мог лишить их жизни при рождении, так он сохранял власть над их жизнью и смертью, пока сам был жив, после чего его старший сын становился верховным судьей судеб членов семьи.