С носилками дело обстояло по-другому. Чем быстрее росли города, чем дальше за их черту отодвигались пригородные виллы, чем более отдаленными становились области, которые по служебным обязанностям должен был посещать римский сенатор, тем более непреложной необходимостью, особенно если речь шла о пожилом или больном человеке, становились для зажиточных римлян носилки или повозки. Езда верхом входила лишь в область военного дела и спорта, да и там продолжала восприниматься как неримское обыкновение[167], езда на ослах и мулах представлялась занятием простонародным, плебейским, унизительным[168], городской транспорт отсутствовал и был запрещен[169]. Поневоле приходилось передвигаться в носилках, ясно чувствуя, что это вызывает всеобщее осуждение, делать что-то, чего делать не надо. Таково же было положение и с повозками, запряженными лошадьми. Право пользоваться ими в Риме изначально принадлежало только магистратам при исполнении служебных обязанностей[170] и престарелым знатным женщинам — матронам[171]. Такая езда и при империи явственно сохраняла в себе нечто сакральное[172], распространение ее за пределы указанного круга лиц периодически запрещалось, а время от времени запрещение касалось и самих этих лиц.
Повседневная жизненная необходимость ощущалась как предосудительная, как противоречащая смутной, нарушаемой, но вездесущей и внятной норме — "нравам предков", и это постоянное сопоставление данного, непосредственно зримого, повседневного бытия с отдаленной, но непреложной парадигмой древних санкций и ограничений, добродетелей и запретов составляет одну из самых ярких и специфических черт римской культуры. Жизнь и развитие, соотнесенные с архаической нормой, предполагали либо постоянное ее нарушение и потому несли в себе нечто кризисное и аморальное, либо требовали внешнего соответствия ей вопреки естественному ходу самой действительности и потому содержали нечто хитрое и лицемерное. То была, разумеется, не универсальная данность, а лишь универсальная тенденция, но тенденция, объясняющая очень многое и в римской истории, и в римской культуре, и в римском быте, в частности, в одном из наиболее обычных и массовых явлений повседневной жизни — в еде.
Художественное конструирование и внутренняя форма римской культуры
Самые разные категории древне-римских вещей и сооружений обнаруживают один общий конструктивный принцип.
Римские колодцы. Напомним вкратце то, что было о них сказано в первом очерке настоящей книги, дабы иметь возможность рассмотреть теперь этот материал с иной точки зрения. Заменив в эпоху ранней республики изначальные естественные источники водоснабжения, колодцы представляли собой шахты, скрытые наземной оградой, сперва в виде прямоугольных деревянных срубов, позже — в виде каменных ящиков. После сооружения водопроводов многие из этих колодцев были превращены в уличные водоразборные резервуары, и вода стала поступать теперь в них не снизу, из земли, а подводиться по трубам. На один из бортов ящика стали ставить поэтому небольшую каменную стелу, внутри которой проходила труба, соединявшаяся с подземной водопроводной сетью и изливавшая воду непрерывно — точно так же, как изливал ее некогда источник или заключенный в сруб родник. Внешняя сторона стелы была украшена рельефом, и, в сущности, только этими рельефами уличные колонки-резервуары и отличались друг от друга. Именно они делали некоторые колонки более богатыми и красивыми, вообще более совершенными, чем другие.
126. Стела с изображением Минервы с совой на колодце в Помпеях
127. Стела с изображением богини Изобилия на колодце в Помпеях
Перед нами особый тип отношений между устройством сооружения и развитием той сферы действительности, к которой оно относится. В позднереспубликанскую и раннеимператорскую эпоху условия жизни граждан и их быт изменились до неузнаваемости. Источники уступили место деревянным колодцам, деревянные — каменным, колодцы — водопроводным "бассейнам". На устройстве наземных водоразборных сооружений эта многовековая эволюция почти не отразилась. В результате длительного опыта оказалась отобрана и закреплена некоторая оптимальная конструкция, которая в дальнейшем как конструкция уже не реагировала на изменение окружающих условий. Оно сказалось лишь во внешнем добавлении к исконной основе некоторой приставки, "аппликации"-декорированной каменной стелы, в пределах данного сооружения исчерпывающим образом воплощавшей и изменение технических условий и рост эстетических потребностей.
168
Именно в этом, как известно, состоял смысл евангельского сообщения о въезде Христа в Иерусалим на осле — Матф., 21: 1–7; Марк, 1 1: 1–7.
169
В Помпеях сохранились большие камни, перегораживающие мостовую улицы. Смысл их был в том, чтобы воспрепятствовать проезду. Цезарь запретил пользоваться повозками на улицах Рима днем (см.: Mommsen Тh. Romisches Staatsrecht. Bd 1. 3.Aufl. Leipzig, Hirzel, 1887, S.393, № 4), а Адриан и ночью (Писатели истории императорской. Жизнь Адриана, 22).