Необходимо отметить также характерные, картины (укрепленных дворов-усадеб, рисующиеся нам в сагах. Ограда хутора могла приобрести значение укрепленного вала, если была достаточно высока и прочна; обнесенный ею, удобно расположенный, с точки зрения, так сказать, стратегической, двор приобретал значение укрепленного пункта, и картина враждебного столкновения двух вождей производит впечатление осады и обороны настоящей крепости[290]. Но едва ли можно в этих известиях искать подтверждения существованию такой значительной разницы между русскими и скандинавскими городами того времени, что вследствие нее первые назывались garðr'aми по сходству со скандинавскими городами-усадьбами. Во-первых, не все эти последние бывали укреплены, а во-вторых, большинство подобных известий относится, как это видно из Sturlunga saga, к довольно позднему периоду, ко времени наиболее обостренных междоусобий в Исландии (первая половина XIII в.).
Таким образом, несмотря на то что разница между скандинавским и славяно-русским типом расселения и соответствующего быта и устройства, несомненно, была, литературные и археологические данные едва ли подтверждают предположение В. Томсена. Разъяснение и вместе с тем поправку к Garðariki — «Страна городов» может дать иная постановка вопроса, предложенная Ф. А. Брауном: в применении этого слова к русским городам в окончании скандинавских названий Киева и Новгорода Кænugarðr и Holmgarðr[291], а также, вероятно, и Константинополя Мікlagarðr следует видеть не древнескандинавское слово garðr с присущим ему в этом языке смыслом и значением, а переделку на скандинавский лад русского «городъ» — слова одного корня с ним и близкого по значению. Его-то и следует считать исходной точкой при истолковании того названия, которое скандинавы давали Руси.
Неизбежно возникает вопрос о том, почему скандинавы не называли русских городов привычным им словом borg, которое, кстати сказать, к укрепленным дворам-усадьбам, как таковым, саги не применяют. Возможно, что причину следует искать в том особом оттенке, который имел его смысл в древнескандинавском языке; наиболее знакомое нам его значение — «город, главным образом укрепление», аrх; второе — «возвышенность, небольшая гора, утес, уступ, горная площадка, круто обрывающаяся с одной стороны над низменной полосой земли»[292]. Местные названия, заключающие в себе это слово, могут происходить как от укрепления, постоянного или временного, так и от природной возвышенности, хотя бы на ней и не было никогда укрепленного пункта[293]. Их довольно много как в Исландии, так и в Норвегии. Саги, кроме того, часто употребляют это слово и в значении природной возвышенности, как таковой[294]. Не исключена поэтому возможность, что оно было слишком тесно связано с представлением о высокой горной местности, чтобы вполне подходить к русским городам в большинстве случаев[295]. Вместо него могло скорее привиться другое, а именно garðr. Оно было очень обычно, так как выражало собою весьма распространенную форму скандинавского быта и поселения. Посредством него же легко передавалось близкое ему по происхождению и по значению русское «городъ», весьма обычное, в свою очередь, и в русской речи, и в русском государственном, военном и экономическом быту, в котором город имел такое выдающееся значение, как военный, защитный и торговый центр. Это возвращает нас опять к той же «теории городов» В. О. Ключевского[296].
Памятники древнерусской литературы сохранили сравнительно немного местных названий, в состав которых неотделимо входит слово «городъ», — Новгород (Новгород Великий и Новгород «въ земле рустеи», т. е. Новгород Северский), Вышгород, Звенигород, Белгород, — но оно подразумевается при всяком таком названии, как Переяславль, Всеволожь, Глебль, Володимерь (Владимир Волынский), т. е. город Переяслава, Всеволода, Глеба и т. д., Киев — город Кия, по толкованию летописи, затем Полотьскъ, т. е. Полотский город, Смольньскъ, Сновьскъ и т. д., иногда в распространенной форме «градъ Бужескъ», «градъ Белъ», «Святополчь градъ» и т. п.[297]
Что у скандинавов со словом garðr не связывалось понятие о городе в русском смысле этого слова, доказывает, между прочим, и отсутствие у них как в древности, так и в нынешнее время крупных центров с названиями, в состав которых входило бы это слово; довольно распространенное в Исландии и в Гренландии Garðar имеет основное значение «двор, хутор, усадьба»; несколько таких дворов объединялись в одно поселение по родовым связям их владельцев, а также по культовым отношениям (общий храм). В таком же смысле, т. е. «единичный двор», является это слово и в составе местных названий в Норвегии, подробно изученных К. Д. Рюгом. По его мнению, они в большинстве случаев обозначают, что данный хутор является частью другого, более старого, основного поселения — по русской терминологии, «выселком»; на топографическое положение такого отделившегося двора по отношению к основному определению указывают такие названия, как Nordgaarden, Ostgaarden и т. п.
290
Sturl., I, 58–59, 172, 182, 184–185, 273, 307; Korin., 140–148; Eyrb., 132, 207; porst. vik., 419; Gaut. s. (Fas., III, 20, 21).
292
293
Norske Gaardnavne, ed.
295
Исключение — Ладога (
297
Ипатьевская летопись, 992 г., 1067 г., 1156 г.; Новгородская I летопись, 1216 г.; значительно позднее, а именно в договоре 1407 г. Полоцка с Ригой — «Полоцкой городъ», «Ризькой город» (Русско-ливонские акты, собранные К. Е. Напьерским. СПб., 1868, с. 129–130).