Легендарный образ корабля, поставленного на колеса или вообще передвигавшегося так или иначе по суше с неменьшим успехом, чем по воде, известен не только как орудие военной хитрости в фольклоре — русском, немецком, скандинавском[407]. Наряду с этим мы знаем широко распространенные изображения корабля на колеснице в египетском, вавилонском и античном искусстве и на Дальнем Востоке. Шведский ученый О. Альмгрен привлекает весь этот обширный материал к исследованию наскальных изображений эпохи бронзы в Скандинавии[408] и приходит к выводу о принадлежности этих кораблей к культу солнца и плодородия. О восходящих к этому древнему культу праздничных шествиях с кораблями есть сведения в западноевропейских источниках XII–XIII вв.; пережитки эти сохранились вплоть до нашего времени в карнавальных процессиях, например, во Франции[409].
Ф. И. Буслаев указывает на сходство известий античных авторов о древнегерманских культах (германская «Изида» с ее кораблем) и средневековых писателей — о корабле на колесах в праздничных процессиях летописной легендой о кораблях Олега, не делая, впрочем, отсюда никаких определенных выводов[410].
Если допустить, что далеким предком Олеговых кораблей является культовый корабль в том значении, какое устанавливает для него Альмгрен, то приходится рассматривать их как нечто исключительно легендарное, а применение их в качестве военной хитрости — как вторичную, сравнительно позднюю, форму пережиточного существования культового корабля. Но если взять эпоху, о которой повествует летопись, то такое применение корабля могло в одинаковой мере представляться и скандинавским викингам, и восточным славянам как высокое усовершенствование способа передвижения волоком — техники транспортировки, хорошо знакомой им на практике. Таким образом, и у тех, и у других можно предполагать одинаковую точку соприкосновения этого легендарного образа с действительностью. Это — другая, более близкая и конкретная возможность генезиса Олеговых кораблей на колесах. Принимая ее, мы возводим их не к отдаленным культовым пережиткам, а непосредственно к материальной культуре, к быту и технике той эпохи, о которой говорит летопись.
Способом, сходным с переправкой волоком, воспользовался, по свидетельству Анны Комнины, ее отец император Алексей при осаде Никеи греками и крестоносцами: он велел погрузить легкие суда на повозки и доставить их таким образом к озеру близ города, на котором эти суда и пошли в действие[411].
В область быта ведет нас еще одна любопытная, правда очень поздняя, параллель к Олеговым кораблям под парусами на колесах. У Герарда Меркатора в его «Космографии», вышедшей в Дуйсбурге в 1595 г., в разделе, посвященном Китаю, отмечена как проявление необычайной изобретательности китайцев езда на повозках под парусами; автор ссылается на сообщения португальских путешественников[412].
Перейдем теперь к вопросу о том, какое отношение имеют Олеговы корабли к рассказу Саксона. Применение корабля на колесах в качестве военной хитрости не известно в северных сагах и поэтических произведениях. Между тем эти памятники достаточно богаты всяким материалом, относящимся к войне, начиная с вполне конкретных военно-технических данных и кончая легендарными подробностями и эпическими мотивами. Но единственный случай появления корабля на колесах в боевой обстановке мы находим при условиях, в которых можно думать о занесении этой легенды с Руси.
Рассмотрим несколько подробнее оба варианта — в древнерусской летописи и у Саксона. В пользу первоначальности русского варианта совершенно явно свидетельствует его логичность и ясность. Если принять во внимание поправку в расположении текста, подсказываемую нам некоторыми более поздними летописями, чем Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку, то корабли на колесах понадобились Олегу, как и Лизандру у Фронтина, для движения в обход, в чем Рагнар, судя по тексту Саксона, надобности не имел; никаких парусов Рагнар не поднимает; не следует вообще упускать из виду, что поход его был не морской, а сухопутный. Эпизод с «конями» Рагнара производит в общем впечатление чего-то механически вставленного, навеянного со стороны. А главное, как отмечает Ян де Фрис[413], остается неясным, что собственно представлял себе Саксон под тем военно-техническим приемом, который он приписывает Рагнару? По этому поводу мнения исследователей расходятся, и, несмотря на весьма остроумное объяснение Ольрика, согласно которому «кони» Рагнара — не что иное, как корабли, не исключена возможность, что корабли тут вообще ни при чем. В таком случае аналогия с нашим летописным эпизодом отпадает. Если же придерживаться толкования Ольрика и учитывать локализацию рассказа о Рагнаре у Саксона в Восточной Европе, то она остается в силе, и можно думать, что это предание, сложившееся на Руси и использованное летописцем для эффектной картины наступления Олега на Царьград, было занесено скандинавами к себе на родину и отразилось в эпизоде с Рагнаром у Саксона. Знал ли его в конце XII в. Саксон в том несколько туманном и неопределенном виде, в каком он его передал, приурочив его к Рагнару, или сам не совсем понимал, в чем тут дело? Скорее можно предполагать второе: четкость и выразительность этой легенды легче могла утратиться в представлении и изложении ученого книжника, каким был Саксон, чем в той «мирской» среде, куда ее занесли люди, для которых походы и набеги, особенно морские, и все, что было связано с морским делом, являлось родной стихией…
407
408
По мнению О. Альмгрена, на этих изображениях корабли (или ладьи) поставлены на полозья — более примитивное приспособление для передвижения, чем колеса (
409
Некоторые интересные дополнения к фактическому материалу, которым пользуется Альмгрен, и к устанавливаемому им комплексу культовых образов и представлений вносит статья:
410
412
Gerardi Mercatoris Atlas sive cosmographicae meditationes de fabrica mundi et fabricati figura. Amsterodami, 1628, p. 672. Из труда Меркатора сведения о том, что в Китае «на возах парусами ездят скорее конной езды», попали в русскую «Космографию 1670 г.» (Общество любителей древней письменности, т. XXI, LVII, LXVIII. СПб., 1878–1881, с. 359).