Все, что сага рассказывает о походах и приключениях Одда, особенно легко можно было вставить в то предание об этом герое (а их было связано с ним не мало), где говорилось о пророчестве о смерти от коня и о многих годах, прошедших раньше, чем оно исполнилось. Летопись в этом случае ограничилась только царьградским походом Олега; сага ввела множество разнообразных событий и приключений — особенно ее поздняя (распространенная) редакция. Такая амплификация, как в устной передаче, так и в книжной обработке, могла произойти с любым вариантом рассматриваемого здесь сюжета: ей давала простор формула предания «прошло много лет» и т. д.
Как художественное произведение небольшой рассказ летописи заслуживает высокой оценки: "это, если можно сделать такое сравнение, — нечто вроде монументальной фресковой живописи строгого и простого стиля. В заслугу летописцу можно поставить и выдержанный им эпический тон, свободный от всяких отступлений в сторону христианской морали, психологизации и т. п. Тем не менее при всей выдержанности и цельности стиля порядок изложения здесь не безупречен. Историю с пророчеством о смерти от коня летописец в сущности начинает с конца: «живяше Олегъ… княжа в Киеве и приспе осень и помяну Олегъ конь свои и бе же поставил кормити и не вседати на нь» и в виде пояснения сообщает о пророчестве волхвов о смерти Олега от этого коня. Начало вставлено, таким образом, в том месте, где дело уже близится к развязке. По существу, значение и ценность рассказа от этого, конечно, мало страдает; это лишь деталь композиционного характера.
Что касается гипотезы, которую выдвигает Бур, то она, как я попытаюсь доказать, представляется приемлемой, но с некоторыми оговорками относительно материала, который может ее подтвердить.
Основная тема пророчества о смерти героя от такого-то животного или предмета, которое и сбывается, несмотря на все принятые против этого меры, сама по себе настолько распространена во множестве сказок и легенд у самых разнообразных народов, что в принципе можно предположить развитие рассматриваемых нами двух вариантов, русского и скандинавского, независимо друг от друга, с применением к местным условиям и местным героям, и независимо от других известных нам вариантов того же основного мотива, хотя бы даже очень близких. Отголосок этого мотива в украинском фольклоре, отмеченный Тиандером[435], показывает, что он был известен у восточных славян не только в том варианте с конем, который мы знаем из летописной легенды об Олеге.
Но вместе с тем нельзя отрицать, что в пользу скандинавского происхождения летописного сказания о смерти Олега говорит приурочение его к варяжскому князю, каким летописец изображает Олега и каким Олег, вероятно, и был в действительности, а особенно та версия о его смерти, согласно которой он после всех своих воинственных деяний погибает за морем от укуса змеи, совсем как Орвар-Одд. Правда, эта версия, как и вообще весь текст Древнейшего свода, восстановлена Шахматовым, и относиться к ней непосредственно как к первоисточнику было бы рискованно при всем уважении к блестящей текстологической работе автора «Разысканий», но восстановлена она очень правдоподобно и убедительно[436].
Сближение преданий об Олеге и Одде прежде всего подтверждается, казалось бы, тем, что сага об Одде имеет восточную ориентацию — поход героя в Грецию, в Хуналанд, который в древнескандинавской литературе представляется какой-то восточноевропейской территорией, близкой к Гардарики, т. е. к Руси, в Бьялкаланд, под которым, как полагает Бур, скрывается также нечто русское[437]. Но насколько достоверна и первоначальна эта восточная ориентация саги? Предполагаемая Буром локализация Бьялкаланда на Руси остается довольно таткой гипотезой независимо от того, что поход в этот край, как думает Бур, приписывался Одду сравнительно очень рано. Хуналанд, куда едет Одд по древнейшему списку саги, в некоторых других списках заменен на «Гардарики», но тем не менее сам он не таков, чтобы его можно было принимать за конкретное указание на Русь; историческая сага не стала бы пользоваться этим названием как географическим термином. Поездку Одда в Грецию знает еще краткая редакция саги, но и в ней, судя по предисловию Бура к ее изданию[438], этот эпизод относится уже к числу поздних добавлений. В распространенной редакции подвиги и приключения Одда в той же Греции, а также в Гардарики представляют собою как нельзя более явные вставки, в которых очень характерно соединяются поздняя приключенческая романтика и домыслы книжной учености[439]. Указанная выше статья А. И. Лященко не дает никакого представления о весьма сложном и далеко не единообразном составе и генезисе саги; этот автор совершенно некритически пользовался данными обеих ее редакций для отождествления Олега с Оддом — отождествления, весьма рискованного уже хотя бы потому, что Одд является лицом более чем наполовину не историческим, а Олег — несомненно историческим, несмотря на неясности и противоречия в дошедших до нас летописных известиях о нем и на те легенды, которые связаны в них с его именем.
436
Для известия Новгородской I летописи о том, что Олег ушел за море предложено недавно новое объяснение в указанной выше статье В. В. Мавродина. Автор полагает, что «царь Руссии» Хальгу в еврейско-хазарской переписке X в. — не вещий Олег, а князек или воевода, порвавший с Киевом, или совершенно не связанный с ним туземный владетель причерноморской Руси. Переписка говорит о его неудаче в войне с греками и уходе морским путем в Персию (или Фракию — см.:
439
См. замечания Р. Бура в предисловии к его изданию распространенной редакции (Qrvar-Odas saga, S. XIV).