Обращает на себя внимание своеобразная перекличка между поэтом Симонидом и историком Геродотом. Так, Геродот передает беседу между Ксерксом и находящимся в его ставке бывшим спартанским царем Демаратом. Последний на просьбу персидского царя рассказать ему о спартанцах утверждает следующее: «Есть у них владыка — это закон, которого они страшатся гораздо больше, чем твой народ тебя. Веление закона всегда одно и то же: закон запрещает в битве бежать пред любой военной силой врага, но велит, оставаясь в строю, одолеть или самим погибнуть» (VII, 104). И Геродот, и Симонид говорят об одном и том же — о некоем законе, который запрещает спартанцам бежать с поля боя. Правда, у Геродота — это общая сентенция, а у Симонида — конкретный случай применения данного закона.
И, наконец, третья эпитафия посвящена всего одному человеку — прорицателю Мегистию, прикомандированному к спартанской армии. Спартанцев во время их походов обычно сопровождал по крайней мере один профессиональный прорицатель. В среде самих спартанских граждан подобных специалистов не было, и приходилось нанимать на службу прорицателей-иностранцев. Как правило, спартанские власти не жалели на это денег и приглашали к себе профессиональных гадателей из самых знатных жреческих семей Эллады. Иногда за свою службу эти иностранцы даже получали в Спарте гражданские права, что являлось особенной и очень редкой привилегией[123]. Мегистий вполне соответствовал этим параметрам. Он был иностранцем и происходил из знатного жреческого рода Мелампидов[124]. О его высоком происхождении, в частности, свидетельствует тот факт, что автором посвященной ему эпитафии был Симонид, считавший Мегистия своим другом:
Симониду принадлежит и несколько других фермопильских эпитафий, не упомянутых Геродотом. Среди них эпитафия, выбитая на постаменте надгробного памятника Леониду:
Само надгробие представляло собой фигуру льва (по-гречески Леонид означает лев). На месте битвы, на холме, и сегодня стоит этот памятник.
Однако рассказ Геродота о подвиге спартанцев во главе с Леонидом не заканчивается приведенными выше эпитафиями. В качестве своеобразного приложения он добавляет любопытнейший рассказ о судьбе двух оставшихся в живых солдат Леонида. Первый из них — Аристодем. Он вместе с еще одним спартиатом Евритом по настоянию Леонида покинул лагерь, так как страдал каким-то серьезным глазным недугом. Однако когда стало известно, что враги заходят спартанцам в тыл, Еврит, ведомый своим слугой-илотом, немедленно вернулся в строй и погиб вместе со всеми, а Аристодем, как утверждает Геродот, «не имел мужества [умереть] и остался жив» (VII, 229). Далее Геродот описывает ту обстановку враждебной нетерпимости по отношению к Аристодему, которая окружала его в Спарте: «По возвращении в Лакедемон Аристодема ожидали бесчестие и позор. Бесчестие состояло в том, что никто не зажигал ему огня и не разговаривал с ним, а позор — в том, что ему дали прозвание Аристодем-Трус». «Впрочем, — добавляет Геродот, — в битве при Платеях Аристодему удалось совершенно загладить тяготевшее над ним позорное обвинение» (VII, 231). Этот исторический анекдот, в котором противопоставляется поведение Еврита и Аристодема, демонстрирует, какая исключительная важность придавалась в Спарте групповой солидарности. Для подавляющего большинства спартанцев принадлежность к группе значила больше, чем сама жизнь. И на Аристодема, проявившего черты индивидуализма и самостоятельно сделавшего свой выбор, было оказано массированное давление со стороны гражданского коллектива. Общественное мнение осудило его поведение, и только проявленный впоследствии героизм спас Аристодема и его семью от полной изоляции и бойкота.
122
«Их заветы блюдя» — прекрасный поэтический перевод, но в подлиннике значится буквально следующее — «подчиняясь их законам». В эпитафии употреблено ионийское слово «рема», дорийским вариантом которого является слово «ретра», ставшее в Спарте политическим термином, означающим закон, одобренный или прямо внушенный божеством.
123
Так, Тисамен, принадлежащий к известному жреческому роду Иамидов из Элиды, в 480 г. был принят в спартанскую общину и на протяжении многих лет занимал пост главного жреца-прорицателя в Спарте. По словам Геродота, Тисамен и его брат были единственными иностранцами, которые сделались спартанскими гражданами (IX, 35).