Еще более драматичной оказалась судьба второго оставшегося в живых спартанца — Пантита. Он был отправлен Леонидом в Фессалию с каким-то поручением. И несмотря на то что Пантит не принял участие в сражении по объективным обстоятельствам, «по возвращении в Спарту его также ожидало бесчестие, и он повесился» (VII, 232).
Как замечает один современный исследователь, «судьба двух спартанцев Леонида, оставшихся в живых после Фермопил, является иллюстрацией влияния силы социального отторжения, когда единственным способом избавления от унижения был суицид. Прозвище “трус” и потеря полных гражданских прав, а также ряд социальных санкций, включая молчаливый бойкот, составляли естественную прелюдию для решимости жертвы умереть, особенно в обществах, где групповой менталитет был глубоко укоренен». Доведение до самоубийства Пантита Эфраим Дэвид рассматривает как «самый крайний пример жестокости, на которое догматическое общество было способно»[125].
Геродот, рассказав о печальной судьбе двух воинов Леонида, оставшихся в живых, завершает свое повествование сценой надругательства над телом спартанского царя. После сражения Ксеркс решил сам осмотреть поле битвы и, увидев тело Леонида, приказал «отрубить голову и посадить на кол». Так в Персии обычно поступали с мятежниками, а не с противниками, погибшими в открытом бою. Геродот объясняет подобное зверство Ксеркса его иступленной ненавистью к спартанскому царю. По-видимому, никто и никогда не оказывал Ксерксу подобного сопротивления и не истребил такого количества персов, включая двух его братьев, Аброкома и Гиперанфа (VII, 224). По мнению Геродота, ни к кому из своих врагов Ксеркс не испытывал такой яростной ненависти, как к Леониду. «Иначе, — как утверждает Геродот, — никогда бы он не учинил такого надругательства над телом павшего. Ведь из всех известных мне народов именно у персов более всего в почете доблестные воины» (VII, 238).
В Спарте далеко не сразу в полной мере оценили то впечатление, которое произвел на всех греков подвиг их царя. Как сообщает Павсаний, только спустя сорок лет останки Леонида были перенесены из Фермопил в Спарту (III, 14, I)[126]. Леонид стал культовой фигурой, и ему воздавались почести как герою. В честь Леонида у его надгробного памятника в Спарте справлялись ежегодные празднества. Как рассказывает Павсаний, «напротив театра по другую сторону — надгробные памятники: один Павсанию, начальствовавшему в битве при Платеях, второй — Леониду; каждый год около них произносятся речи и устраиваются состязания, участвовать в которых не разрешается никому, кроме спартанцев. Кости Леонида лежат здесь потому, что сорок лет… спустя Павсаний их нашел и перенес из-под Фермопил. Тут же стоит и доска с именами всех тех, кто выдержал бой при Фермопилах против персов; при их именах стоят также и имена их отцов» (III, 14, 1).
Вовсе не в военной пользе заключается смысл Фермопильского сражения. Всей Грецией сознательный героизм Леонида и его воинов был воспринят как некий момент истины. Заданная Леонидом высочайшая моральная планка на многие годы останется для греков абсолютным мерилом воинской доблести и чести. Это то, что ни один грек никогда не оспаривал у Спарты. После Фермопил Спарта становится воплощением любви греков к свободе. Что же касается самой Спарты, то подвиг Леонида станет оправданием всех ее усилий по созданию военизированного государства.
Первым литературным вкладом в создание героизированного образа Леонида стали эпитафии в честь спартанского царя и его отряда, сочиненные Симонидом Кеосским, одним из величайших греческих лириков и современником Греко-персидских войн. Его эпиграммы, отличавшиеся величавой простотой и глубиной мысли, знала вся Эллада. Его стихи, в том числе и знаменитые фермопильские надписи, часто цитировали древние авторы, начиная с Геродота. В Риме его переводил сам Цицерон, а в новое время в Германии — Фридрих Шиллер. Именно Симонид впервые выразил уверенность, что слава героев Фермопил бессмертна, ибо «время не изгладит… святых письмен» с их именами, даже «когда все твердыни падут и мох оденет их следы!» (Пер. Вяч. Иванова). Фермопильские эпитафии Симонида положили начало литературной славе Леонида. Через семьдесят лет после Фермопил, в 411 г., великий афинский комедиограф Аристофан в своей комедии «Лисистрата» назовет Фермопилы самой славной страницей военной истории Спарты.
Тема подвига спартанского царя с течением времени приобрела канонически завершенный вид. Как для спартанцев, так и для всех греков Леонид стал символом мужества и примером безупречного выполнения долга. Писатель Павсаний, живший в эпоху Антонинов (II в. н. э.), приводит давно уже ставший стереотипным рассказ о Леонида и его отряде:
126
Относительно указанных Павсанием обстоятельств переноса останков существуют некоторые сомнения, поскольку это место в рукописях испорчено. Кроме того, победитель в битве при Платеях (479 г.) спартанский полководец Павсаний никак не мог иметь какого-либо отношения к поискам останков Леонида, как о том пишет периегет (писатель-путешественник) Павсаний, так как спустя сорок лет после Фермопил его уже не было в живых. Комментаторы предполагают, что в Спарте скорее всего был кенотаф Леонида, а рассказ об участии регента Павсания в переносе останков царя является выдумкой его тезки, автора «Описания Эллады». С другой стороны, как нам кажется, спартанцы должны были страстно желать вернуть тело Леонида. Ведь для посмертного почитания Леонида как героя необходимо было осуществить сложную религиозную церемонию, проводимую обязательно в самой Спарте. Стоит напомнить, что тело царя Агесилая было доставлено домой даже из Ливии. Что касается достоверности сообщения Павсания, то заметим следующее: автор «Описания Эллады» прекрасно отличал кенотафы от настоящих погребений. В той же самой главе он, например, указывает, что в Спарте находился кенотаф Брасида (III, 14, 1). Что касается участия спартанца Павсания в переносе тела Леонида, то сохранить это сообщение можно только одним способом: с учетом испорченности рукописного текста можно предположить, что на самом деле речь шла не о сорока годах, а о четырех. Так, в частности, считал Карл Отфрид Мюллер. Конечно, в 476 г. член царского дома и герой Платей Павсаний вполне мог перенести останки Леонида в Спарту.