«Мне кажется, что подвиг выполненного Леонидом долга превзошел все подвиги и до, и после этого времени. Тому самому Ксерксу, который из всех царей, бывших у мидян, а впоследствии и у персов, задавался самыми честолюбивыми планами и совершил блестящие деяния, Леонид с горстью людей, которых он привел с собой к Фермопилам, так (твердо) стал на пути, что Ксеркс вообще никогда не увидел бы Эллады и не сжег бы города афинян, если бы трахинец не провел по непроходимой тропе, идущей через гору Эту, Гидарна с войском и не дал бы ему возможности окружить эллинов»
Уже в древности подвиг Леонида воспринимался как непревзойденный образец воинской доблести и патриотизма.
Личность этого спартанского царя вызывала к себе такой интерес, что Плутарх или собирался, или даже написал (не дошедшую до нас) биографию Леонида. Об этом он упоминает в трактате «О злокозненности Геродота» (32). То, что Плутарх действительно работал над этой темой, видно по собранию изречений, приписываемых Леониду и собранных Плутархом в его трактате «Изречения спартанцев».
Конечно, в поздней греческой историографии рассказ о сражении при Фермопилах был сильно изменен и расцвечен деталями, которых не было у Геродота[127]. Как замечает Э. Тигерштедт, «Плутарх в трактате “О злокозненности Геродота” даже упрекает отца истории в том, что тот упустил множество важных деталей. Плутарху они были известны, а Геродот о них ничего не знал: просто в его время они еще не были сочинены. Но того, что Геродот рассказывает о Фермопилах, было достаточно, чтобы вознести Спарту на вершину славы. Этот случай стал кульминацией спартанской легенды. Этот блестящий подвиг Леонида и его воинов оправдывает все, что было сделано Ликургом в древности, показывает, что такое настоящие спартанцы»[128].
В отличие от Марафона Фермопилы, конечно, формально были поражением для греков. Но, как верно заметил П. Кэртлидж, «в моральном плане это поражение оказалось не менее славным и культурно значимым событием, чем любая победа. Ведь недаром Наполеон утверждал, что в войне моральный фактор в три раза важнее, чем все другие факторы, вместе взятые. А Наполеон знал, что говорил… Конечно, Фермопилы были самым славным часом для Спарты»[129].
В качестве эпилога процитируем одну из фермопильских надписей Симонида, посвященную Леониду и его отряду:
Глава IV
Регент Павсаний — жертва политической интриги
Что писали о Павсании древние и современные историки о драматических событиях, связанных с судьбой героя
Греко-персидских войн, спартанского регента Павсания, мы узнаем главным образом благодаря подробному рассказу Фукидида в первой книге его знаменитой «Истории» (I, 128–134). Этот рассказ имеет явные новеллистические черты, он полон красочных деталей и интригующих подробностей, не очень характерных для суховатого стиля Фукидида.
Для историков, писавших о Павсании в 40–60-е гг. XX в., было характерно безусловное доверие к свидетельству Фукидида[130]. Позднее, начиная с 70-х гг. XX в. и вплоть до настоящего времени, наметилась явная тенденция более критичного отношения к Фукидиду. Многое в его экскурсе о Павсании стало казаться подозрительным и даже невероятным, в нем находили противоречия и сомнительные эпизоды. Но привычный пиетет по отношению к Фукидиду диктовал особую осторожность в оценках. Как остроумно заметил Рассел Мейггс, «если бы этот рассказ Фукидида был написан каким-нибудь другим греческим историком, он не был бы воспринят так серьезно»[131]. В достоверности экскурса о Павсании сомневались многие. Приведем несколько высказываний на этот счет. Так, Дж. Коуквелл пишет: «Этот рассказ едва ли следует оставить в том виде, как он есть, а от Фукидида с его знанием Спарты можно было бы ожидать большей критичности»[132]. Недоверие к объективности Фукидида высказывает и известный британский антиковед Энтони Пауэлл. По его словам, именно говоря о Спарте, «Фукидид, вероятно, отходит дважды от своих обычных скрупулезных процедур критики: о возрасте спартанской конституции и о деталях падения Павсания. В обоих случаях его рассказ, по-видимому, совпадает с интересами спартанских властей»[133]. Возникли различные версии и относительно источников Фукидида. Так, Генри Уэстлейк, профессор Манчестерского университета, утверждал, что в основе рассказа Фукидида о Павсании лежал какой-то письменный источник, откуда наш историк и заимствовал целый ряд явно анекдотических деталей[134].
127
Например, Диодор (XI, 4, 2–4) и Плутарх (Mor. 866b — d; 225а — e) сообщают анекдот, будто бы Леонид, отправляясь из Спарты, уже знал, что погибнет, и потому не хотел обрекать на смерть слишком много спартанских граждан. Этого вовсе нет у Геродота. Вместо мистического предвидения холодный расчет: 300 спартанцев во главе с Леонидом были посланы в качестве передового отряда (VII, 206). Версия о предвидении своей гибели, возможно, имеет поэтические корни и восходит к Симониду. Поэт вполне мог сравнить короткую, но славную жизнь Леонида с судьбой Ахилла, который знал, что он не вернется домой из-под Трои. Образ Леонида, наделенного подобным предвидением, бесспорно, приобретал еще более героические черты. Леонид, решив остаться у Фермопил, подобно Ахиллу, выбрал для себя короткую жизнь, но бессмертную славу (Flower?. A. Simonides, Ephorus and Herodotus… P. 372).
129
Cartledge Р. What have the Spartans done for us? Sparta’s contribution to western civilization // Greece & Rome. Vol. 51. 2004. No. 2. P. 166.
130
См., например: Schaefer H. Pausanias // RE. Bd. XVIII. Hbbd. 36. 1949. Sp. 2563–2578; Паршиков А. E. Павсаний и политическая борьба в Спарте. С. 128.
132
Cawkwell G. Thucydides and Peloponnesian War. London; New York, 2001. P. И и Р. 124f.,n. 35.
134
Westlake H. D. Thucydides on Pausanias and Themistocles — A Written Source? // Classical Quarterly. N. S. Vol. 27. 1977. No. 1. P. 97; 100 f.