Источники, к сожалению, не дают прямого ответа на самый главный для нас вопрос, действовал ли Павсаний, налаживая контакты с персами в Византии, а затем в Колонах полностью на свой страх и риск, или за ним стояли какие-то заинтересованные круги в самой Спарте, желающие заключения союза с Персией в качестве противовеса все возрастающей мощи Афин. В научной литературе диапазон мнений на этот счет достаточно широк. Укажем, однако, что большинство исследователей склонны видеть в Павсании скорее исполнителя воли своего правительства, чем самостоятельного политического игрока.
Уже Ульрих Карштедт выдвинул версию о Павсании как агенте спартанских властей в его переговорах с персами: «Фактом было то, что Павсаний в Византии был занят дипломатической деятельностью в русле намерений своего правительства»[196]. По мнению Карштедта, эфоры поручили Павсанию начать переговоры о заключении сепаратного мира между Спартой и Персией. Карштедт не сомневался, что Павсаний действовал в Византии «от имени Спарты и Симмахии», но позже это обстоятельство было настоятельно рекомендовано забыть[197]. А. Гомм также уверен, что эфоры скрыли, главным образом от союзников, тот факт, что Павсаний вновь получил официальное назначение[198]. А в статье М. Лэнг с говорящим названием «Козел отпущения Павсаний» прямо сказано, что «Павсаний был послан с дипломатической миссией в Византий, чтобы установить контакт с персами», и что «правительство было причастно к его преступлениям»[199]. Э. В. Рунг пришел к схожему выводу: «Следует согласиться с мнением ряда исследователей, что Павсаний действовал не только в собственных интересах… но и по тайному заданию кого-то из представителей спартанских властей, которые рассчитывали при помощи регента возобновить дипломатические отношения с Персией»[200]. Общая вражда к Афинам часто будет соединять Спарту с Персией и впоследствии.
Точка зрения ученых, видящих в действиях Павсания «руку» Спарты, представляется наиболее убедительной. Детальный рассказ Фукидида о долготерпении спартанских властей и очень осторожном отношении ко всем обвинениям, направленным против Павсания, — явное свидетельство наличия в Спарте влиятельных людей, сочувствующих Павсанию. Во всяком случае, только в расчете на надежный тыл Павсаний мог безбоязненно в течение долгого времени проводить более чем странную для еще воюющей с Персией Спарты политику.
Но Павсаний, как мы полагаем, не был только послушным исполнителем тайных или явных указаний спартанских властей. Источники единодушны в том, что он был достаточно самостоятелен на протяжении всей своей политической карьеры. Недаром и Геродот, и Фукидид характеризуют стиль его командования как тиранический (Her. V, 32; Thuc. I, 95, 3). Конечно, у Павсания, стоящего у истоков нового для Греции типа отношений с персами, помимо государственных были и свои собственные интересы: в случае успеха переговоров с персидской стороной он мог рассчитывать на какие-то преференции для себя лично. Он мог даже мечтать о царском титуле. Павсанию, члену царской семьи, блестящему полководцу и, возможно, самому богатому на тот момент спартанцу, претензия на царскую власть должна была казаться вполне реальной. В истории Спарты есть примеры подобных устремлений спартанских политиков, даже не относящихся к высшей аристократии. Так, согласно античной традиции, после смерти Лисандра, спартанского наварха и героя Пелопоннесской войны, в его доме нашли текст большой речи, общий смысл которой сводился к реформе царской власти. Как бы то ни было, обещанный Ксерксом неограниченный персидский кредит и большие средства, полученные в бытность Павсания военачальником Эллинского союза (Her. IX, 81), внушали ему уверенность в реальности любой политической авантюры. С помощью денег и связей он надеялся и впредь успешно решать стоящие перед ним задачи как внутри, так и вне Спарты (Thuc. I, 131,2).
196
Kahrstedt U. Sparta und Persien in der Pentekontaetie // Hermes. Bd. 56. 1921. Hf. 3. S. 323.