Для спартанского полиса институт гармостов был во многом чужеродным элементом. Он не вписывался в общий контекст обычных полисных магистратур. Насколько мы знаем, гармосты назначались и эфорами, и навархами, и царями. Точно не были определены ни сроки их деятельности, ни круг полномочий, ни границы подотчетных им территорий. Носители этой должности самим ходом вещей скоро теряли связь с пославшей их общиной. Военная и финансовая самостоятельность гармостов неизбежно ставила их вне полиса и нередко приводила к перерождению этой военной магистратуры в тиранию.
Лисандр много сделал для пополнения всегда пустой казны спартанского полиса. Его дружеские связи с Киром Младшим увеличили поток персидских денег, которые стали поступать в Спарту благодаря заключенным в 412–411 гг. трем спартано-персидским договорам, тексты которых дословно цитирует Фукидид в своей «Истории» (VIII, 18, 37, 58). Именно персидское золото стало основным и самым главным источником доходов для Спарты на последнем этапе Пелопоннесской войны. Персия полностью взяла на себя финансирование всех военных операций спартанцев, и Пелопоннесская война, по сути, была выиграна Спартой на персидские деньги. Согласно Исократу, персидский царь вложил в Пелопоннесскую войну 5 тысяч талантов (De расе, 97), и эта сумма, видимо, не является преувеличенной.
Однако по окончании войны Спарта вновь стала испытывать финансовые проблемы. Для содержания созданной ею державы требовались немалые средства, и без регулярного обложения союзников тут было не обойтись. Спарта решила эту проблему самым радикальным образом. Используя опыт Афинского морского союза, она обязала всех членов своей державы ежегодно вносить в общую казну определенную сумму денег. Общая сумма взносов составляла более тысячи талантов в год (Diod. XIV, 10, 2). Таким образом, Спарта с самого начала стала взыскивать со своих новых союзников столько же денег, сколько Афины, когда те пребывали на вершине своего могущества. Созданная спартанцами в 404 г. казна, хотя официально называлась «союзной кассой», в действительности таковой не была, ибо деньги, минуя союзников, непосредственно поступали в Спарту (Xen. Hell. III, 5, 12). Уже древние авторы, такие как Исократ (XII, 67), Полибий (VI, 49, 10) и Диодор (XIV, 10, 2), единодушно назвали это денежное обложение форосом. Напомним, что в своем специфическом значении слово «форос» употреблялось для обозначения принудительных взносов в Первом афинском морском союзе.
Гармосты, гарнизоны и форос были главными чертами в организации спартанской державы, у истоков которой стоял Лисандр. Уже в древности не раз высказывалась мысль, что спартанская гегемония над Грецией была началом гибели Спарты. Так, по словам Исократа, «политический строй лакедемонян, который в течение семисот лет никто не увидел поколебленным… оказался за короткое время этой власти потрясенным и почти что уничтоженным» (VIII, 95). По мнению Аристотеля, упадок спартанского государства был связан непосредственно с его гегемонией над греческим миром: «Лакедемоняне держались, пока они вели войны, и стали гибнуть, достигнув гегемонии: они не умели пользоваться досугом и не могли заняться каким-либо другим делом, которое стояло бы (в их глазах) важнее военного дела» (Pol. II, 6, 22, 1271b 5–10). Точно такую же точку зрения на спартанскую гегемонию высказывал и Плутарх (Plut. Ages. 5).
Из этих немногих цитат видно, что уже в древности греческие философы и историки подметили важный сдвиг, который произошел в спартанском обществе на рубеже веков. Они совершенно правильно определили момент, начиная с которого Спарта вступила в полосу глубокого кризиса, и столь же верно наметили основные причины этого явления. Пользуясь современной терминологией, можно следующим образом суммировать их мнения. Спарта оказалась несостоятельной в своей внешней политике и в силу «узкой специализации» ее граждан, и в силу отсутствия какой-либо конструктивной идеи, способной вновь объединить греческие полисы, но уже под спартанским руководством.
Как это ни парадоксально звучит, но для Спарты ее победа в Пелопоннесской войне по-своему оказалась роковой. Она неизбежно поставила перед ней задачи, которые Спарта не могла и не умела решать. Как метко заметил А. И. Доватур, после Пелопоннесской войны для Спарты «наступают новые времена, когда перед спартанцем возникает задача показать себя не только как воина, победителя, покорителя, но и как гражданина, правителя, организатора. Спартанцы оказались не на высоте положения и начали гибнуть»[245].
Опыт Спарты показывает ограниченность сил отдельного города-государства, даже такого достаточно обширного, каким была Спарта. Попытки Спарты достичь невозможного — безусловного господства в Балканской Греции и даже Эгеиде, — несмотря на отдельные успехи, в конечном итоге привели к надрыву, катастрофе. Царь Агесилай станет последним спартанским полководцем общегреческого уровня. Но ему уже придется отчаянно бороться не столько за сохранение ведущего положения Спарты в греческом мире, сколько за само ее существование.