Среди мотивов Павсания не последнюю роль играла и искренняя забота о реноме Спарты в Греции. Он понимал пагубность для родного полиса действий Лисандра в Афинах, ибо, по словам Диодора, «видел, что Спарта приобретает печальную репутацию у греков» (XIV, 33,6). Павсаний стремился успокоить общественное мнение и погасить уже назревающий международный конфликт, в который были вовлечены и ближайшие союзники Спарты — члены Пелопоннесской лиги.
Уже к осени 404 г. в Греции начала вызревать оппозиция спартанской внешней политике. Аргос, старинный враг Спарты, был одним из первых городов, принявших изгнанных из Афин демократов (Diod. XIV, 6, 2). Коринф, Фивы и Мегары быстро последовали его примеру. Если верить Диодору и Плутарху, Фивы пошли еще дальше. Они объявили, что будут налагать штраф на каждого фиванца, отказавшего афинскому изгнаннику в гостеприимстве (XIV, 6, 3), и были «глухи и слепы» к тем, кто проносил «через Беотию оружие в Афины против тиранов» (Plut. Lys. 27, 3). Это общее негативное отношение к Спарте развязало руки и ее наиболее влиятельным союзникам. Все это не могло не повлиять на настроения самих спартанцев. В Спарте уже начинали понимать, насколько опасно для государства, рекламирующего себя как главного тираноборца в Греции, поддерживать правление Тридцати тиранов и нести вместе с ними ответственность за все их насильственные акции и преступления.
Деятельность Павсания в Афинах носила демонстративно антитиранический характер. В этом его поддержали оба эфора, сопровождавшие царя в качестве наблюдателей и советников (Xen. Hell. II, 4, Зб)[276]. Сам факт присутствия эфоров в армии Павсания должен был усиливать авторитет совместно принятых решений и ослаблять позицию Лисандра. Ксенофонт, довольно подробно описавший военный аспект деятельности Павсания в Афинах, воздерживается от каких-либо оценок. Зато поздние авторы единодушны в том, что Павсаний в своей антитиранической политике руководствовался исключительно высшими мотивами: принципиальным неприятием тирании, стремлением сохранить «лицо», соображениями гуманитарного порядка. Так, у периегета Павсания мы читаем: «Он не желал, усиливая тираническую власть безбожных людей, покрыть Спарту несмываемым позором» (III, 5, 2). Ему вторит Диодор, согласно которому Павсания в Афинах заботила прежде всего репутация собственного отечества (XIV, 33, 6). Юстин объясняет мягкое обращение спартанского царя с афинянами исключительно мотивами гуманности: «Павсаний, движимый состраданием к изгнанному народу, вернул несчастным гражданам отечество» (V, 10, 7 / Пер. А. А. Деконского и М. И. Рижского). Все эти соображения, возможно, действительно имели место. Поведение Павсания в Афинах вполне вписывается в контекст характерного для архаической Спарты тираноборства. Но это, скорее, дополнительные опции. Основной целью Павсания в Афинах была и оставалась борьба с Лисандром. И как знать, на чьей бы стороне оказался царь, если бы Лисандр поддерживал пирейских демократов, а не элевсинских тиранов?
То, что вся деятельность Павсания в Афинах своим острием была направлена главным образом против Лисандра, не вызывает у исследователей каких-либо сомнений. Однако был ли Павсаний принципиальным противником всей внешней политики Спарты в той форме, в какой она сложилась после 407 г., или же его действия определялись только неприятием Лисандра? Видимо, справедливо первое. Надо думать, что за Павсанием стояла та умеренная, если не сказать, консервативная часть спартанского гражданства, которая выступала против создания спартанской державы в том виде, в каком она была задумана и организована Лисандром. Они должны были ратовать за уничтожение системы гармостов и дарование завоеванным полисам автономии. Это, по сути дела, означало возвращение к традиционной спартанской внешней политике, замыкаемой чаще всего на Пелопоннес. Павсаний и его сторонники справедливо опасались, что агрессивный и жесткий внешнеполитический курс Спарты в конце концов приведет к отчуждению традиционных союзников и развалу Пелопоннесской лиги.
Во внутриполитических делах партия Павсания должна была выступать на стороне тех, кто уже в 404 г. с большим опасением смотрел на приток денег в Спарту, считая, что отступление от принципов Ликурга в данном пункте может привести к открытому расколу спартанской общины. Этим, как их называет Плутарх, «наиболее проницательным из спартиатов», видимо, удавалось так корректировать новые законы, чтобы ослабить их радикализм. Они сумели свести на нет революционный по своей сущности закон, разрешающий хождение золотой и серебряной монеты, сопроводив его важной оговоркой, согласно которой это право оставалось исключительной монополией государства (Plut. Lys. 17). При первом же удобном случае данный закон был обращен против друзей Лисандра: в 403 г. был обвинен в его нарушении и казнен друг и сподвижник Лисандра Форак (Plut. Lys. 19). Такое отношение властей к новой аристократии, созданной Лисандром, послужило сигналом к ее фактической эмиграции. Поэтому часть спартиатов новой формации предпочли подолгу оставаться за границей и вести жизнь командиров наемных отрядов.
276
Уже со времени Греко-персидских войн царей в походе, как правило, сопровождали два эфора. В зависимости от отношений царей и эфоров последние становились для царей или недоброжелательными соглядатаями, или же, наоборот, помощниками и союзниками.