Уже в середине II в. мы встречаем Иустина, языческого философа, обратившегося в христианство и при этом сохранившего почтение к усвоенной им ранее мудрости[49]. Именно в Александрии — средоточии учености, столице эллинизма и иудаизма, перекрестном пункте восточной мудрости — проблема возникает со всей остротой. Климент ясно представляет себе, насколько недостаточно и даже зловредно заведомо негативное отношение[50]. Своеобразие вклада Оригена состоит в том, что он мог сделать синтез двух взаимоисключающих отношений, представленных его предшественниками. Прежде всего он усмотрел в мудрости века сего идолопоклонские устремления; языческий философ действительно из произведений своего ума творит кумира; вместо того чтобы воспринять истину от Бога, он дает собственную истину — для христиан это не что иное, как соблазн и искушение, «золотой кумир»[51]. Но с другой стороны, он убежден, что полный отказ от философии обрек бы христианина остаться бедным посреди собственных богатств, запрещая себе воспользоваться способностями человеческого разума и выражения, чтобы их сообщить, защитить, испытать[52].
Затем все чаще признается полезность философии как приготовления евангельского откровения[53]. Будет проповедано, что библейское откровение подобно солнечному свету, при котором меркнет сияние светильника[54]. Духовные писатели испытывали самый настоящий ужас перед лицом искушений рационализма, ибо понимали существенное различие между «бесплодным» знанием и знанием «духовным», а также осознавали опасность принять первое за истинное знание[55]. Они столкнулись с двусмысленностью формулы fides querens intellectum[56], ибо вера искала ведения, созерцания[57], а не чисто рационального знания.
«Тетеродоксалъные» авторы
Зачастую авторы, признанные «еретическими», тем не менее почитаются как духовные наставники христианской общины, обвинившей их в богословских заблуждениях, но никак не отвергнувшей их аскетическое и мистическое учение. Греческая литература дает тому яркие примеры. Ориген, начиная с VI в., приобретает эпитет нечестивого, однако чем более изучается его духовное наследие, тем он оказывает более мощное воздействие. Духовные проповеди Псевдо–Макария могут содержать осужденные православием предположения, заимствованные из Аскетикона мессалиан, однако на протяжении веков они окорм–ляют души христиан[58]. Автор мистических сочинений Исаак Сирин, весьма почитаемый в Византии и России, был несторианс–ким епископом[59]. Авва Исайя, цитируемый в Добротолюбии, был монофизитом[60].
Духовная традиция является пережитой на опыте догмой[61], но никак не плодом абстрактных заключений. Духовное знание имеет иерархию принципов, отличную от той, которую можно было бы вывести из умозрительного синтеза, воспринятого априори. Вероучительная ересь состоит в «подборке» истин веры. Духовное учение «еретика» будет заблуждением, если оно основывается на подобной «редукции» веры, тогда как это неприемлемо для подлинного мистика, который, напротив, принимает принцип соблюдения всех заповедей и прежде всего заповеди любви, praxis (делания), в качестве гаранта верности своей созерцательной жизни и духовного знания[62].
2. Творения духовных авторов отдельных Церквей
Греческие и византийские авторы
Первыми греческими «духовными» писателями, без сомнения, являются древние отцы. Христианский Восток никогда не забывал о «духовной» наполненности их произведений. Ограничимся пока лишь некоторыми предварительными замечаниями, адресованными тем, кто сегодня обращается к изучению патристики с этой точки зрения.
Значение, приписываемое тому или иному творению в руководствах к изучению патрологии, не всегда соответствует его реальному влиянию: часто духовные отцы читали и перечитывали сотницы (центурии) — сборники изречений, сгруппированных по сотням — но о них учебники патрологии[63] упоминают лишь вскользь. Поскольку не всегда была возможность иметь в руках произведения целиком, бытовали сборники проповедей (омелиа–рии)[64], антологии (прежде всего, Пандекты Никона Черногорца[65] и Сборник Павла Евергета[66], а в позднейшую эпоху Добротолю–бие Никодима Святогорца)[67]. Каждая отдельная Церковь, каждое духовное направление и почти каждый монастырь имели в своем распоряжении «своих отцов», выбранных по идеологическим критериям или же случайно.
I. Hausherr, Dogme et spiritualite orientale, RAM 23 (1948), cc. 3–42; Et. de spiritualite orientale, OCA 183, Roma 1969, cc. 145–179; K. Hormann, Leben in Christus. Zusammenhange zwischen Dogma und Sitte bei den Apostolischen Vatern, Wien 1952.
Первые главы изданы В. Н. Бенешевичем, СПб., 1917; см. С. de Clercq, Les Textes juridiques dans les Pandectes de Nicon de la Montagne Noire, in Codif. jean. orient., Fonti, II, 30, Venezia 1942.
Первое изд. Венеция, 1782; последнее Афины, 1957–1963; наиболее полным русским изданием является издание Феофана Затворника, Москва, 1884–1905 (что касается других русских изд., см.: Un moine de l’eglise d’Orient, La priere de Jesus, Chevetogne 1963, cc. 56 слл.; I. Smolitsch, in Kleine Philokalie, Koln 1956, cc. 19 слл.); франц.: Petite Philokalie de la priere du coeur, Paris 1953; нем.: M. Dietz с предисл. I. Smolitsh, cit.; англ.: E. Kadloubovsky, G. E. H. Palmer, Writings from the Philokalia on Prayer of the Heart и Early Fathers from the Philokalia.., London 1952 слл.; итал.: La Filocalia, под ред. G. Vannucci, Firenze 1963 (сокращенный вариант); полный перевод: В. Artioli, F. Lovato, Torino, 1982 слл.; полное англ. изд.: G. Е. Н. Palmer, London–Boston, 1979 слл.; франц. изд.: Collection «Philocalie des Peres neptiques», Bellefontaine, 1979 слл.