Не исполнилась моя мечта быть музыкантом. Она, теперь далеко отодвинутая, еще теплилась воспоминаниями. Неужели сын пройдет мимо нее, не осуществит того, что мне не удалось?
Перед войной принялся строить нечто вроде пианино, но не удалось. Теперь услышал, что в соседнем районе в школьном сарае лежат среди хлама остатки фисгармонии. По просьбе моего брата тамошний учитель подобрал части инструмента, и мы с сыном поехали за ними.
Трусит наша лошадка молчаливыми проселочными дорогами. Теплый весенний день щедро выстилает лощины, склоны свежей зеленью, расставляет полевые цветы. Выдаются же такие дни, когда человека завораживает красота мира! А жить-то как хочется! И мечтать.
У сына — это первое дальнее путешествие на лошади. В руках вожжи, на лице — выражение важности, хозяйской сосредоточенности. Я лежу на подрагивающей телеге, смотрю в небо, представляю, как запоет у нас новая музыка, как сын потянется к белым клавишам.
— Папа, какая это фисгармония музыка? Чем играет? Смычком?
— Это такой инструмент, — говорю я, — как орган.
— А какой орган?
Как ответить, обрисовать неизвестный ему инструмент? Какие подобрать слова, чтоб они запели органом? Может, пробуждается интерес, и надо попробовать поразить воображение.
— Орган — большущий инструмент. Целый дом! В нем много труб. Мехи качают воздух, а трубы поют. Музыка у него торжественная, как гром в тучах, и тихая, как у пустой бутылки на ветру. Она мягкая и сочная, как молодая трава, широкая, спокойная и сильная, как ледоход, бескрайная и глубокая, как небо. Посмотри на чистые стволы берез, что сбегают в низинку, на лесную зелень. Это может сыграть орган. А вот в пролесках дорога, первый цветок на обочине, дрожащий над землей воздух, коршун в свободном полете под облаком, — и об этом расскажет орган. Вон разрастаются облака, плывут белогрудые, в синих струях, гладят тенями крутые бока логов. Это можно спеть на органе. Фисгармония маленькая, так не может, но тоже славно получается.
Верил ли сын моим словам, проснулось ли его воображение? Я верил и жил, потому что фантазия ехала вместе с нами на телеге. Видать, задело и сына. Он слушал, наблюдал, опустил из рук вожжи, — они запутались в колесе. Лошадь свернула с дороги и стала перед зеленым кустом.
Доехали к вечеру. Извлекли из-под пола части инструмента, уложили на телегу и собрались тронуться, но прошла какая-то женщина, и меня тут же потребовали к директору. Он в грозной позе сидел за столом.
— Кто такой?
— Из соседнего района.
— Почему воруешь?
— Я считал, что это вам не нужно.
— Тащи в своем районе, что плохо лежит.
— Она же была в хламе, пропадала, а я…
— Сгружай! Не доказывай, что ты можешь. Я тоже могу. Сейчас подыму на ноги милицию — на крючке будешь!
И почувствовал я себя таким непроходимым злоумышленником. Стыд накрасил мне лицо, горели уши. Хотелось провалиться, да как это сделать?
Сгрузили нашу мечту и выехали с позором.
— Папа, ты что красный? — спросил сын.
— Не дали.
— Совсем?
— Совсем.
Грустен был путь домой. В темных полях как-то одиноко, на душе бередит. Думаю о злых людях, что могут больно наказать, отняв мечту. Зачем они живут на свете? Они туманят радость жизни, с ними и день не в день.
Кто-то приручил лошадь, придумал колесо, высмотрел в природе хлебный колос. Такой не мог быть злым. Злой не создаст светильника, он погасить его может.
Дорога длинная, досада, как горечь полынная… И звезд понасыпало в небе!
Лошадь мягко стучит копытами по дороге, везет нас навстречу молодому месяцу. Он чист и свеж. Хочется положить его на ладонь и понюхать, как запашистую скибку[50] дыни.
Спит под фуфайкой сын, свернувшись калачиком, бегут мысли, скорее лошади, по дороге.
Нелегкое дело растить детей. Родителям всегда хочется видеть их лучше, чище, чем они сами, и потому спешишь при случае с меркой взрослого. Стоит перед ней подросток, свеженький, зелененький, трещит на нем рубаха от неуемной энергии, а рядом эта мерочка, окороченная, как много раз перетесанный кол в городьбе. Сухая она, залоснилась от частого употребления. Не понять ребенку, отчего его меряют меркой, не догадается взрослый, почему дети растут, перерастают мерки. Вот и сын наш тоже. Корыстны ли его годы, а уже стучат в нашу дверь огорчения.
Пока спит он, память отправляется по горячим следам его детства, как взыскательная мать, вывертывает карманы детской одежды, вытряхивает из школьной сумки содержимое, что облюбовали его руки, собирая свое немудрое хозяйство. Заутра допрос: