На свидании они передали нам, что по распоряжению высших властей смертная казнь была приостановлена. Приостановлена, но не отменена. Словом, надо действовать, действовать и действовать.
Из сидящих в нашей камере заключенных мы остановили свое внимание на одном — Слепцове. Это был статный, красивый парень лет 27–28. Он уже имел приговор в 20 лет каторжных работ за уголовные ограбления и ему предстояло идти в Екатеринослав судиться по ряду других аналогичных дел. В камере он пользовался всеобщим признанием товарищей, однако признанием своеобразным; он считался наиболее смелым, наиболее прожженным каторжанином, не имеющим чего терять.
В тюрьме он держался, как у себя дома. Со всеми заключенными имел немедленную связь через коридорных С администрацией вел себя непринужденно, часто ругался, но с некоторыми надзирателями имел какую то конспиративную связь. Вечерами он простаивал часы у волчка, ведя тихую беседу с дежурным надзирателем. Этому Слепцову мы и решили доверить свою мысль о побеге.
Он отнесся к ней весьма положительно. Нам он сообщил, что уже некоторое время подготовляет свой побег и что вот уже в течении двух-трех недель обрабатывает для этого надзирателя.
Мы стали разрабатывать план. Он оказался довольно простым и почти безопасным. Главный рычаг в этом плане — это дежурный надзиратель. Когда вся тюрьма засыпает, будучи предоставлена охране двух надзирателей и часового-солдата, «наш» надзиратель открывает нам камеру, выводит из корпуса во двор, где мы хватаем спящего на часах «мента» (второй дежурный надзиратель), душим его и спешно перелезаем через тюремную ограду, для чего мы заранее должны запастись веревками с «кошками» на концах. В это время наши товарищи с воли бесшумно «снимают» часового солдата, который обычно спит ночью за тюремной оградой и которого ничего не стоит взять без всякого звука. Для выполнения этого плана необходимо запастись несколькими револьверами, если можно — одной-двумя бомбами, а также деньгами, часть которых следует заранее дать надзирателю, решившему оказать нам помощь в побеге.
Через день-два в наш заговор и в планы нашего побега были посвящены еще несколько человек из сидевших с нами, которым нечего было терять и которые охотно согласились бежать вместе.
Тем временем мы установили связь с нашими товарищами с Амура. Получая от родных или знакомых передачи, мы неизменно находили в них хорошо запрятанные записки. На эти записки тут же составляли ответ, запихивая его в пустую кошелку, которая возвращалась после передачи принесшему ее. Все превосходно проходило. В несколько приемов мы сообщили проект нашего побега, запросили необходимое оружие, динамит, деньги. На все это мы получили от товарищей с воли полное согласие. С Амура приехал наш боевой соратник, токарь Николай, который известил нас, что он ведет дело нашего побега с внешней стороны, в согласии с нашим планом и сообща с другими товарищами. Передачи поступали к нам ежедневно, и ежедневно мы находили в них записки. Однажды нашли записку, которая обращалась к нам так: — Василий и Петр, — мужайтесь. Это пишу я — Тарас Онищенко. Дело с нашей стороны налажено. Не сомневаемся в успехе. Этапа не бойтесь. — Тарас был старый друг Бабешко, вместе с ним участвовал в вооруженном восстании и ряде боевых актов. Последний год он скрывался где то в Петербурге, о нем ничего не было слышно и вдруг теперь он всплыл и так кстати. Записка его взволновала Василия и влила в нас еще больше энергии и бодрости.
Постепенно нам стали передавать необходимые для побега предметы. Вначале мы получили около 150 рулей денег и часы. Деньги были запечены в куске мяса. Через пару дней получили два браунинга с четырьмя полными обоймами к ним. Браунинги были запечены в хлебах, имевших форму куличей со срезанными шапками. Каким образом администрация, принимавшая передачи, пропустила их, — трудно понять. Достаточно было взять в руки один из двух хлебов, с виду таких мягких и пышных, чтобы сразу почувствовать нечто неладное — до такой степени хлебы были тяжелы. Но через ворота александровской тюрьмы тогда все проходило. Мы усиленно пользовались «свободой» этих ворот. По общему уговору, все предназначенное для побега, в том числе и деньги, передавались Слепцову. Слепцов ловко заделал револьверы в глубокие отверстия пола, который были кирпичный. Деньги хранил на себе. Кое-какие вещи он поручил на хранение коридорным. Каждый вечер он подолгу беседовал с дежурным надзирателем. Нам он советовал не заговаривать с этим надзирателем, дабы не бросить на него подозрение. Иное дело он — человек здесь известный. Сообща мы разрабатывали план побега, распределяли роли. Было условлено и сообщено на волю нашим товарищам, что в ночь побега в одной из камер верхнего этажа, видимого с воли, на окно будет поставлена лампа, что означало бы — сегодня мы бежим, будьте готовы нас встретить и оказать помощь.
Наконец, последний этап. Мы получили большую корзину провизии, где среди массы булок лежало несколько колец свежей колбасы. Пока мы с Бабешко поспешно разыскивали неизменную записку от Николая или Тараса, каши сокамерники овладели принесенными продуктами и с жадностью набросились на них. Вдруг лицо одного из них, — обратника Никитина — перекосилось отчаянной гримасой, и он стал свирепо отплевываться. В руках он держал кусок колбасы, который отломил от цельного конца и который начал, было, есть, ко зубы его натолкнулись не на мясо, а на что-то никогда им невиданное. Мы исследовали «колбасы». Оказывается, несколько кусков их были начинены динамитом. В корзинке они лежали среди других, настоящих колбас, ничем от них не отличаясь. Вот кусок такой динамитной колбасы и сунул себе в рот Никитин. К счастью, он только слегка пожевал ее, не успев ничего проглотить. Но действие этого жевания оказалось ужасным. Через десять минут Никитин испытывал страшные боли и треск в голове, его рвало и затем он в течение дня, как мертвый, пластом лежал на нарах.
Мы отделили динамитные колбасы от настоящих, и Бабешко занялся исследованием динамита. Он оказался каким-то особенным, не в обычных палочках, каким мы его знали у нас в России, а в состоянии массы, напоминающей серую зернистую икру. Бабешко это сильно озадачило: никогда он не видал такого динамита, хотя дело с ним ему приходилось иметь несколько раз и в разных местах России. Он взял кусочек динамита и попробовал его зажечь спичкой — не горит! Это очень плохой признак. Бабешко уверял, что всякий динамит непременно должен гореть. Раз динамит не горит, — значит он никуда не годен. Сильно это нас смутило и расстроило. Динамит был, очевидно, испорчен, недаром он имеет какой-то странный вид. Он скорее может нас подвести, чем сослужить службу.
Между тем, у всех нас, находившихся в камере, начало сильно ломить голову; пошли какие-то специфические боли с треском. Некоторые не могли стоять на ногах и прилегли на нары. Это динамит проявлял свое действие. Как быть? Схоронить-ли его и в случае нужды использовать в день побега, или же выбросить, как негодный? Бабешко настаивал на том, что динамит порченный, что он не даст взрыва в нужный момент и, следовательно, может только обмануть наши надежды на него. Решили выбросить его. Единственным местом для этого была тюремная уборная. Она имела крайне примитивное устройство: местом для нечистот служили две большие бочки, которые освобождались каждые три-четыре дня. Туда и был брошен динамит, тщательно завернутый в тряпки.
Того же дня и в следующие два, три мы наблюдали, как группы заключенных, приходивших в уборную из других камер, хватались на обратном пути за головы и жаловались на боли и треск в голове, на «угар». Ребята из нашей камеры, пережившие это и знавшие, в чем дело, от души хохотали.
О случае с динамитом мы сообщили через день-два нашим друзьям на волю, и они основательно побранили нас за совершенную нами глупость. Оказывается, переданный нам динамит был лучшего качества и имел огромную разрушительную силу. Он только на днях был привезен Федосеем Зубарем[1] из Швейцарии, был проверен и дал блестящие результаты. Он действительно не горел, но это была особенность динамита этого изготовления. Нам пришлось устыдиться своей оплошности.
1
Федосей Зубарь — рабочий с поселка Амур, один из первых примкнул к анархическому кружку в Екатеринославе, созданному Рогдаевым. Был опытным и мужественным боевиком. Летом 1907 г., будучи окружен ротою солдат и стражников, оказал близ Екатеринослава упорное сопротивление, во время которого застрелился.