«Сказав им: пойдите в селение, которое прямо перед вами; и тотчас найдите ослицу привязанную и молодого осла с нею; отвязав, приведите ко Мне… „Скажите дщери Сионовой: се, Царь твой грядет к тебе кроткий, сидя на ослице и молодом осле, сыне подъяремной“. Привели ослицу и молодого осла и положили на них одежды свои, и Он сел поверх их» (Мф. 21:2,5,7).
«И говорит им: пойдите в селение, которое прямо перед вами; входя в него, тотчас найдете привязанного молодого осла, на которого никто из людей не садился; отвязав его, приведите. Они пошли и нашли молодого осла, привязанного у ворот на улице, и отвязали его. И некоторые из стоявших там говорили им: что делаете? зачем отвязываете осленка? И привели осленка к Иисусу, и возложили на него одежды свои: Иисус сел на него» (Мк. 11:2,4,5,7). Иоанн, по существу, дублирует Марка. «Иисус же, найдя молодого осла, сел на него, как написано: „Не бойся, дщерь Сионова! Се, Царь твой грядет, сидя на молодом осле“» (Ин. 12:14–15).
Очевидно, что перед нами дилемма. Иисус въехал в Иерусалим либо на одном осле, либо на ослице, сопровождаемой осликом. Попытка интегрировать эти сведения приводит к совершенно невразумительным результатам[5].
Э. Ренан и Ф.В. Фаррар полагают, что Иисус въехал в Иерусалим на ослице и осленке. А. Мень считает, что на одном осле. Давайте определимся и мы.
«Не отойдет скипетр от Иуды и законодатель от чресл его, доколе не придет Примиритель, и Ему покорность народов. Он привязывает к виноградной лозе осленка своего и к лозе лучшего винограда сына ослицы своей. Моет в вине одежду свою и в крови гроздов одеяние свое. Блестящи очи его от вина, и белы зубы от молока» (Быт. 49:10–12).
«…Пусть приведут тебе рыжую телицу без порока, у которой нет недостатка, (и) на которой не было ярма» (Числ. 21:2).
«…Старейшины города того, который будет ближайшим к убитому, пусть возьмут телицу, на которой не работали, (и) которая не носила ярма, и пусть старейшины того города отведут сию телицу в дикую долину, которая не разработана и не засеяна, и заколют там телицу в долине…» (Втор. 21:3–4).
«Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима, се, Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной» (Зах. 9:9).
Нам понятно, что идея телицы, на которой не было ярма, перекликается с неразработанной долиной и является символом чистоты и непорочности. Перенос этого символа Марком и повтор его Иоанном применительно к особенностям посещения Иисусом Иерусалима просто нереален. Невозможно торжественно и размеренно въехать в город на необъезженном молодом осле. Матфей и не скрывает того, что его стих заимствован у Захарии. Образ Иисуса, торжественно въезжающего в город по дороге, устланной зелеными ветками, на которую многочисленная толпа бросала одежды, цветы, несомненно, производил огромное эмоциональное впечатление. Давно уже иерусалимские иудеи, очень далекие от восторженности, не встречали так никого. При въезде префектов народ разбегался, соблюдая принцип «от греха подальше», первосвященник практически не покидал город, да и его конформистские настроения не вызывали любви толпы. А тут огромный контраст. Может быть, в день свадьбы Ирода и Мариамны Иерусалим торжествовал в первый раз…
Матфей, пораженный величественностью момента, аллегоризирует этот незаурядный момент, придавая ему характер воплощенного пророчества Захарии. Пылкое воображение молодого человека видит перед собою двух животных. Эмоции захлестывают его. Марк — очевидец событий, он молод, он не столь эмоционален, он более точен, но окрас непорочности и торжественности довлеет над моментом, который он описывает. А прав и одновременно поэтичен Иоанн. Совмещение пророчества Захарии с реальностью происходит у него безболезненно.
Дуализм мнений и необъективная критика будут зачастую сопутствовать нам. Так, А. Донини пишет: «Голубка, которая опускается на Иисуса как Дух Божий в момент крещения, была животным самаритян, ненавистного и презираемого евреями племени, к членам которого относились как к чужестранцам и еретикам»[6].
Подобная информация, поданная тенденциозно, совершенно искажает представление, что любовь самаритян к голубям противоречит тому, что их почитали в Иудее. Сравним: «И чтобы принести в жертву, по реченному в Законе Господнем, две горлицы или двух птенцов голубиных» (Лк. 2:24). «Пришли в Иерусалим. Иисус, вошед в храм, начал выгонять продающих и покупающих в храме; и столы меновщиков и скамьи продающих голубей опрокинул…» (Мк. 11:15). У евреев, рассеянных по свету долгое время, в памяти оставались два могучих кедра, растущих на Елеонской горе и дающих убежище стаям голубей (Иерусалимский Талмуд, Тааниг, 4:8).