Мэтью Деннисон
«Двенадцать Цезарей»
«Нет хуже ереси, чем та, которую исповедует носитель власти».
«А ведь именно удовольствия и наслаждения лучше всего позволяют судить по их характеру о достоинстве, возвышенности и умеренности каждого человека. Кто же может быть настолько легкомыслен, чтобы в его занятиях не проявилось никакой доли серьезности… Признаком высокого положения является прежде всего то, что оно не допускает ничего скрытного, ничего тайного, а высокое положение государей делает доступным молве не только то, что находится в их доме, но и все тайное, что происходит даже в спальне и в самых интимных уголках».
«Жажда власти, с незапамятных времен присущая людям, крепла вместе с ростом нашего государства и наконец вырвалась на свободу».
ВВЕДЕНИЕ
«Точность не есть истинность», — писал Анри Матисс в 1947 г. Читатели римского историка Гая Светония Транквилла наверняка должны согласиться с этим утверждением. В своем труде «De vita Caesarum», «Жизнь двенадцати цезарей», написанном, вероятно, в течение десятилетия после восшествия на престол императора Адриана в 117 г. н. э., Светоний пытался добиться и того, и другого, так как точность и истинность у него нередко не совпадают. Очевидно, что первое качество, как правило, является результатом тщательного установления фактов и анализа свидетельств, а второе поддается проверке, если сравнивать данные одного первоисточника с другими. Также очевидно и то, что в «Жизни двенадцати цезарей» есть пробелы и места, где читатель должен соблюдать осторожность.
Подход Светония к биографии является всесторонним, охватывающим как общественную, так и личную жизнь героев, а высказывания беспристрастными. Он цитирует противоречивые мнения, последовательно демонстрируя аксиому, что у аргументов есть, по крайней мере, две стороны, и следуя предписанию Вирджинии Вульф о том, что биограф «должен допускать разные версии одного и того же факта».[1] Главная особенность его труда заключается не в пунктуальности, за исключением точной и смелой обрисовки многих неизвестных биографических подробностей: автор использует (когда это ему выгодно) свободную хронологию или схематический подход к материалу, а его метод нередко состоит в сборе и накоплении огромной массы подробностей, что напоминает белку, запасающую орехи и грибы. Он не записывает историю, как ее понимали древние: рассказ об общественной и политической жизни государства в военное и мирное время, рассказ хронологический, пояснительный, летописный, тематический. Его работа — это описание жизни, допускающее вмешательство субъективного и признающее возможность альтернативных истин, это бравурное обличение закулисной жизни носителя власти. Если учитывать открытость подхода Светония, его нежелание что-то одобрять или кого-то обвинять, то его труд оставляет общее впечатление, напоминающее картины импрессионистов и пуантилистов: акцент на зрительное восприятие, игру света и тени, на отдельные участки, написанные дерзкими цветами, на энергичные поиски истинности и определенную преднамеренную живость, не ограниченную академичными условностями.
В исследовании, посвященном женским биографиям и написанном в самом конце девятнадцатого века, Мэри Хэйс писала: «Для римской нации было характерным величие во всем: в добродетели, пороках, процветании, неудачах, славе, бесславии, во взлетах и падениях».[2] Это была констатация времени, которое художники конца восемнадцатого века живописали с такой высокопарностью и особенности которого приписывали римским гражданам. Однако последующие поколения читателей согласились с точкой зрения Хэйс, поэтому жизнеописания Светония можно принимать как выражение такого «величия», приукрашенного десятком других оттенков, как полный перечень славы и бесславия, добродетелей и (значимых) пороков.
Ни одно повествование о двенадцати правителях Рима от Юлия Цезаря до Домициана не может не испытать на себе влияния Светония. Попытка отказаться от него имела бы неблагоприятный эффект и оттого не входила в мои намерения. Настоящая работа обращается к труду Светония в знак признательности безмерного богатства его предмета изучения и авторской трактовкой. Я не старался подражать ни источнику, что невозможно, ни комментировать его с научной или критической точек зрения. В настоящей работе, как и в труде Светония, рассматривается широкомасштабность жизни героев в попытке раскрыть человеческие качества правителей, а также показать ушедшие навсегда моменты, которые крайне далеки от нашего жизненного опыта, но время от времени кажутся очень знакомыми. Она лишь косвенно затрагивает оценку лорда Эктона о связи доступа к власти с личной развращенностью, которая, бесспорно, послужила причиной впечатляющих неудач нескольких цезарей.