В салонах дворца, как и на улицах города, ощущалась атмосфера тревоги, правда, ничуть не мешавшая демонстрации морального разложения, которым славился королевский двор. Женщины необычайной красоты и знатного происхождения демонстрировали свою грудь вялым кавалерам – вероятно, в попытке поднять им настроение, – разлегшимся на диванах. У некоторых придворных на шее висели серебряные клетки с миниатюрными собачками. Молодой, красивый лакей подавал бодрящий кордиал[9], а один из кавалеров, облизав палец, гладил его промежность – под смех и одобрительные возгласы остальных. Лакей переносил это суровое испытание с завидным стоицизмом, не пролив ни капли напитка. Все вокруг было пропитано запахом мочи.
– Провинциалу это должно казаться раем, – сказал Арнольд, – но перед вами не что иное, как яростная борьба за более высокое место в пирамиде власти. Честолюбцы постоянно предпринимают сложные маневры, чтобы добиться превосходства или навредить сопернику – в последних во дворце недостатка нет. Может показаться, что тут весело, но настоящего веселья вы не увидите – только беспрерывный обмен подозрениями, ревностью и злобой. Сомневаюсь, чтобы вы тут чего-то добились, – можете считать это комплиментом.
Тангейзера забавлял покровительственный тон его спутника. Когда они переходили из одного крыла здания в другое, иоаннит заметил женщину с массой золотистых локонов на голове, задравшую юбки синего шелкового платья, расшитого жемчугом, на который можно было купить небольшое поместье. Она присела на корточки над кучей человеческих фекалий под лестничным пролетом.
– А что я вижу сейчас? – спросил Матиас Арнольда. – Искусный маневр ради завоевания превосходства? Или яростную борьбу за место в пирамиде власти?
– Именно поэтому каждый месяц двор вынужден переезжать из одного здания в другое, – сказал де Торси. – Вонь становится невыносимой, а кроме того, дворцы проветривают, опасаясь эпидемий.
– А что означают крошечные собачки в серебряных клетках?
– Центр власти притягивает нечестных, жадных, продажных, тщеславных и безнравственных людей, – признал Арнольд. – Этого не происходит только в маленьких, жалких дворах. У элиты должны быть привилегии – иначе какая же она элита? Но хуже всего, что девять из десяти придворных глупы, невежественны, бесталанны и напуганы. Во всех отношениях – за исключением разве что красоты – это посредственности. И тем не менее они процветают.
У дверей каждой комнаты стояли швейцарские и французские гвардейцы, и все коридоры тщательно охранялись. Некоторые лестницы и проходы загораживала сталь швейцарских алебард. Наверху располагались королевские покои. Де Торси вывел своих спутников из Pavillon du Roi[10] через грандиозный портик.
Перед ними раскинулся просторный внутренний двор, шагов сто в поперечнике. Его окружали стены зданий – старых и новых, полуразрушенных и недостроенных. На противоположной стороне виднелся внутренний фасад северного крыла – задняя часть старого дворца. В отличие от новых крыльев, протянувшихся на юг и на запад, которые были построены для удовлетворения порочных капризов всяких выродков, старый Лувр был крепостью. Ее круглые башни возвышались над всеми углами двора, кроме южного. В их конических, крытых сланцем крышах было что-то от замков из старинных романов. Теперь крепость выглядела мрачной и неприветливой, словно некроманты Медичи – по слухам, жившие в ней – украли ее душу. Сохранилось также огромное восточное крыло старого Лувра. Эти суровые, постепенно разрушавшиеся здания, стоявшие тут уже несколько веков, контрастировали с роскошными фасадами нового западного крыла, Павильона короля и громадного южного крыла, еще недостроенного. Если бы Валуа уделяли управлению страной столько времени и внимания, сколько архитектуре, то во Франции царил бы благословенный мир. Эта мысль возникла в голове Тангейзера еще и потому, что двор был заполнен вооруженными гугенотами.
Знатные гугеноты расхаживали по двору или стояли, собравшись небольшими группами. Большинство были молодыми и задиристыми. Одни хранили молчание, указывающее на праведный гнев, другие о чем-то ожесточенно спорили. Третьи – вероятно, пьяные – выкрикивали оскорбления и угрозы в адрес Екатерины, повернувшись к окнам королевских покоев. Некоторые были вооружены. Белый мальтийский крест на груди Матиаса автоматически делал его объектом их ненависти. Кто-то из протестантов уже заметил этот крест и указывал на него своим товарищам.