«Русский вестник» в каждом номере помещал известия о благотворителях и о благодетельных поступках людей самых разных сословий. Посредством своего журнала Глинка собирал многие тысячи рублей для нуждающихся, а сам при этом часто перебивался с хлеба на воду.
Понятно, что в таких обстоятельствах Сергей Николаевич вынужден был тоже принимать помощь. Своих покровителей он обычно благодарил стихами. В Государственном музее А. С. Пушкина в Москве хранится уникальная книга (скорее это тоненький сборник) «Голос души и сердца благодарного отца семейства. Сочинение Сергея Глинки». Книга посвящена двум благотворителям, спасшим семью Глинки от нужды: «Его превосходительству Елисавете Михайловне Кологривой и Князю Александру Николаевичу Голицыну». Сборник украшен эпиграфом: «Человек великодушный подобен солнцу, которое, изливая лучи свои на лице земли, не требует никакого возмездия. Оно дает свет для света».
Князю Голицыну, известному филантропу и мистику, посвящены строки, датированные 5 июля 1832 года. За несколько лет до этого Голицын помог в устройстве восьми детей Глинки «под Высочайшее покровительство» в разные учебные заведения.
Пожалуй, строки Глинки — это то немногое доброе, что можно найти об А. Н. Голицыне в свидетельствах его современников.
Глава третья
Народный трибун. — Адвокат Ростопчина. — Как Глинка переменил вывески на Кузнецком мосту. — Что увидел Батюшков на берегах Леты. — Речи в Слободском дворце. — Роковой день 2 сентября. — Встреча с Карамзиным. — Корзинка от неизвестного
Вяземский вспоминал о деятельности Сергея Николаевича в 1812 году: «Глинка был рожден народным трибуном… Он умел по-православному говорить с народом православным. Речами своими он успокаивал и ободрял народ. И то и другое, по обстоятельствам, было нужно. Было уныние, но было и волнение. Не веря, чтобы неприятель мог подойти к Москве, не имея тайных сношений в городе, народ везде искал предателей и шпионов. Он ловил на улицах людей, которых подозревал быть подозрительными. Русский дворянин, немой от рождения, был схвачен толпою потому, что, подойдя к лавке, объяснялся знаками. Это показалось подозрительно. Я сам был свидетелем такого случая. Может быть, за месяц до сдачи Москвы, сидел я с двумя или тремя приятелями на террасе дома, занимаемого мною на Кисловке; вдруг услышали мы на улице шум и жалобные крики. Едва успели мы перескочить через стену, чтобы выручить из рук толпы немца, с которым она готова была разделаться потому, что немец на вопрос ее отвечал худым и ломаным русским языком. Чтобы успокоить народ, отдали мы немца на руки полицейскому чиновнику. Немец оказался совершенно невинным…»[177]
В то время как многих чиновников и целые учреждения охватила прострация, а вскоре и паника, Глинка стал связующим и эмоциональным центром, мотором целого города. На свои более чем скромные средства он снаряжал ополченцев, собирал пожертвования для вдов и сирот. Обходил улицы и базары, растолковывая людям обстановку и невольно собирая вокруг себя народ. Глинке верили куда больше, чем сытым вельможам.
Но энтузиазм Глинки вызвал раздражение и ревность Ростопчина. Вообще-то власти обычно не имеют ничего против патриотизма, но неуправляемых патриотов у нас не любят. Глинку отдали под надзор полиции. Сергей Николаевич узнал об этом, но никакой обиды не выказал. Мало того: в своих воспоминаниях Глинка всячески выгораживает Ростопчина, иногда доходя в своей защите до отрицания очевидных фактов.
177