— Значит, вам не нравится Вашингтон?
— Честно говоря, я не очень счастлив в своей стране. Понимаете, я люблю старину... Вы не поверите, но мне родней Индия, даже с британцами. И теперь во Франции — то же самое чувство. Мой дед был британским консулом в Ницце.
— Promenade des Anglais было тогда совсем новым, — сказала она.
— Да, но теперь состарилось. То, что строим мы, американцы, никогда красиво не старится. Крислер Билдинг, гостиницы Хилтона...
— Вы женаты? — перебила она.
Мгновенье он колебался, потом произнес:
— Да, — будто хотел быть очень-очень точным. Он вытянул руку и положил ее на зонт. Теперь он почувствовал себя увереннее: странно как-то, никогда он не разговаривал с незнакомцами так откровенно.
— Мне не следовало спрашивать вас, — она все еще следила за, своей грамматикой, поэтому показалось, что она с трудом произнесла эту фразу.
— Почему бы нет? — Он извинил ее как-то неуклюже.
— Вы так интересно рассказывали, — она слабо улыбнулась. — Захотелось спросить. Это получилось imprevu 1.
— А вы — замужем? — Он видел кольцо на ее руке и спросил лишь затем, чтобы она не чувствовала себя неловко.
- Да.
Казалось, что теперь они знали друг о друге достаточно много, и он почувствовал, что следовало бы представиться, иначе он будет выглядеть просто невежей. Он сказал:
— Меня зовут Грейвз. Генри Грейвз.
— А я — Мари-Клэр. Мари-Клэр Дюваль.
— Сегодня был прекрасный день, — сказал Грейвз.
— Но, когда солнце садится, становится немного прохладно. — Они снова почувствовали, что ускользают друг от друга.
— У вас красивый зонт, — сказала она, и это действительно было так: ярко выделялась золотая полоска и даже с расстояния нескольких футов нетрудно было заметить выгравированную монограмму — четкая буква G, соединенная с Н или L.
— Подарок, — он произнес это с удовольствием.
— Я восхищена тем, как вы поступили с голубем. Сама я lache 2.
— Я уверен, что это не так, — сказал он с доброй улыбкой.
— О, это так. Это так.
— Только в том смысле, что все мы перед чем-то трусим.
— Вы — нет, — она с благодарностью вспомнила о голубе.
— И я тоже, — ответил он, — на протяжении всего своего жизненного пути. — Ей показалось, он вот-вот начнет говорить о чем-то очень личном, и она вцепилась, словно прилипла к краю его плаща, чтобы вернуть его обратно; она и в самом деле прилипла; приподняв край плаща, она воскликнула:
— Вы где-то испачкались в свежую краску! — Хитрость удалась, он забеспокоился о ее платье, но, обследовав скамейку, они оба согласились, что скамейка здесь ни при чем.
— На моей лестнице что-то красили.
— У вас здесь дом?
— Нет, квартира на пятом этаже.
— С ascenseur 3?
— Нет, к сожалению, — он печально вздохнул. — Это очень старый дом в семнадцатом округе.
Дверь его неизвестной жизни со скрипом приотворилась, и она хотела отплатить тем же, рассказать что-нибудь из собственной жизни... но не слишком много. Она была так близка к откровению, что у нее голова закружилась.
— А моя квартира такая новая и современная! Даже тоску наводит. Двери в подъезд сами открываются, когда к ним подходишь, как в аэропорту.
Они говорили долго, и откровенность уже казалась естественной. Он узнал, как она покупает сыр на Пляс дэ ля Мадлен — для нее, из восьмого округа, рядом с авеню Георга V, это было целым путешествием. А однажды она буквально столкнулась у витрины с Танте Ивонне, женой генерала, та выбирала «Бри»4. А он покупает сыр на Рю дэ Токвиль, за углом своего дома.
— Вы сами?
— Да, я сам хожу в магазин, — его голос прозвучал неожиданно резко.
Она сказала:
— Прохладно стало. Я думаю, нам пора идти.
— Вы часто приходите в этот парк?
— В первый раз.
— Какое странное совпадение, — заметил он. — Я здесь тоже впервые, хотя живу совсем рядом.
— А я — довольно-таки далеко.
Они взглянули друг на друга с каким-то благоговейным страхом, будто разгадав тайну провидения. Он сказал:
— Если бы вы были свободны, может быть, вы бы согласились пообедать со мной?
От волнения она перешла на французский:
— Je suis libre, mais vous... votre femme?..5