Оба командира направились к офицерской столовой. Там личный состав батальона будет принимать Эспинака в дружеской обстановке.
Все уже сидели вокруг большого стола, который денщики украсили с трогательным старанием: гирлянды цветов должны были изображать охотничьи рога и номер батальона. Когда вошел Малатр, все поднялись из-за стола с радостным гулом, и Эспинак снова испытал чувство расположения. Он знал, что если во Франции в подразделении своего командира встречают без излишнего подобострастия, значит, все там обстоит хорошо.
Денщики откупорили несколько бутылок вполне сносного шампанского. Скоро стал раздаваться смех — установилась теплая атмосфера товарищества.
Внимательно проследив за всеми, чтобы уловить тот еле приметный момент, когда восприятие его подчиненных достигнет своего апогея, а их способность внимать еще не будет снижена, Малатр громко постучал пустой бутылкой о крышку стола. Установилась почти полная тишина. Повернувшись к Эспинаку, Малатр приступил к традиционному приветственному спичу:
— Я не оратор. Я совсем не собираюсь вас поучать. И нечего посмеиваться… До чего же жаль, что я не красноречив.
Дорогой Эспинак, от имени моих офицеров, ставших теперь уже вашими, от своего собственного имени я говорю вам «добро пожаловать» в 40-й армейский батальон. Господа, вы знаете, что ваш новый командир прекрасно проявил себя на всех полях сражений, где можно только было что-то сделать для Франции, начиная с самого 1914 года. Едва выйдя из стен Сен-Сира…
Смирившись с участью еще раз выслушать свое «жизнеописание» — с эпитетами, которые он находил до смешного преувеличенными, а потому, как всегда, погрузившись в глубокое оцепенение, Эспинак удобно устроился в кресле, и его тонкое лицо, обожженное всеми ветрами, скривилось от скуки. Он насупился, прикрыл горячие живые карие глаза веками и сосредоточил усилия на невыполнимой задаче — заткнуть уши, чтобы ничего в них не впускать.
— Верден… Дарданеллы, Силиси… Джебель… Друзе… погоня за Абд-эль-Керимом…
А ведь действительно он скитался почти по всему свету. Он подивился своему везению всегда оказаться в нужном месте в нужный момент, и ему ни разу не пришло на ум, что всегда это было по его просьбе. Он был из тех, кого посылают с удовольствием, доверием и даже некоторым облегчением туда, где надо совершить что-то трудное, но он этого не знал. Впрочем, у него никогда не было времени подумать о прошлом в его лихорадочной, полной приключений жизни.
Однако, вдруг очнувшись, он навострил ухо, на этот раз откровенно недовольный.
— …Чего вы, верно, не знаете, господа, так это того, что в 1926 году, после взятия в плен Абд-эль-Керима[3], когда он решил, что в течение какого-то времени теперь явно не будет больше возможности раздавать и получать удары, майор д'Эспинак влился в славную когорту незаметных героев Второго бюро[4]. Но и там он покрыл себя славой. Это все, что мы имеем право знать и сказать об этом. Господа, вы заслуживаете такого командира, вам дали знамя…
В мозгу д'Эспинака нахальный образ Малатра предстал обобщенно в виде карикатуры Сеннепа[5]. Его разобрал сильный смех, и, чтобы подавить его, он ощутил потребность двигаться. Он встал, а в это время Малатр, изнемогший от собственного красноречия, пригубил стакан. Все решили, что Эспинак собирается говорить. Направленные на него со всех сторон внимательные и любопытные взгляды заставили его уступить.
— Господин майор, господа, традиции угодно, чтобы на напутственную речь командира подразделения не отвечали. Я, таким образом, выступать не буду, разве только чтобы поблагодарить вас за теплый прием и сказать вам, что я предпочитаю быть здесь, среди вас, а не с нашими товарищами на Лазурном берегу, где я чуть было не дал увлечь себя соблазну сибаритства. Сейчас я занимался бы там подготовкой какого-нибудь пошлейшего соревнования цветов или стал бы посмешищем в котильоне. И я не жалею об этом, особенно с той поры, как увидел вас. Мы будем заниматься здесь вместе самой лучшей работой, и я уверен, что скучать нам не придется.
Это было все. И тем не менее послышались голоса:
— Черт возьми! Этот парень настоящий командир,— шепнул Кунц на ухо своим товарищам по роте.
— Не увлекайся! Поживем — увидим,— сказал Легэн.
— Что я очень бы хотел знать,— подал голос Капель,— так это что он собирается делать, чтобы здесь было весело. Все возможно, в конце концов. Если для этого он нуждается в подмоге, то я с ним заодно.
— Что ж, я могу вам, необстрелянным, сказать, что нужно делать,— заключил Брюшо.— Единственный способ — пить побольше. Неужели лучше не пить и скучать…
Собрание разбилось на несколько митингов, гудящих вокруг оставшихся несколько в стороне двух командиров. Малатр потихоньку одного за другим называл офицеров Эспинаку, который с удвоенным вниманием стал слушать его, когда речь зашла о шумной компании офицеров четвертой роты.
— Блондин атлетического сложения, типичная опора в схватке регбистов,— это Капель. Самый маленький, коренастый, приземистый — это Легэн. Высокий, тонкий, породистый брюнет, который беседует с Брюшо,— это Кунц.
У Эспинака неожиданно проснулся хорошо знакомый ему и называемый им шестым чувством инстинкт самосохранения. В какое-то мгновение его мысль, его воспоминания чуть было не приобрели четкие очертания, но, испарившись, покинули его. Да, одно из этих лиц он видел, и при тревожных обстоятельствах, но он решительно устал, и память его стала сдавать. Он обернулся к Малатру и сделал над собою усилие, чтобы поддержать беседу:
— Что я ценю больше всего, так это то, что здесь моя голова получит отдых.
— Да, могу себе представить, как вы нуждаетесь в отдыхе после ваших семи или восьми лет довольно трудных умственных усилий, необходимых для того, чтобы постичь эту капризную незнакомку, каковой является немецкая армия. А ваши несколько одиночных лихорадочных вылазок в самое нутро гитлеровской Германии, должно быть, истрепали вам нервы. Так что для вас этот батальон — прекрасное дело. Что нужно людям вашей закалки, чтобы отдохнуть,— так это радикально поменять вид деятельности. Здесь вы быстро обрастете новой кожей.
— Не знаю. Это чертово ремесло всюду вас преследует. Представьте, даже сегодня, даже здесь меня осаждают воспоминания. Но поговорим о чем-нибудь другом и, если желаете, давайте не будем держаться особняком и присоединимся к молодежи. Пошли повидаем вашего Брюшо, он уже совсем пьян, безобразник.
Глава II
Праздник
— Легэн, умоляю вас, сделайте одолжение, заставьте пить всех этих людей. Они как неживые. Прямо будто на поминках.
Майору д'Эспинаку уже менее чем через две недели после прибытия в форт «Голова Старого Фрица» удалось собрать у себя вечером почти всех, кого только могла предложить гражданская часть населения района в радиусе тридцати километров из игроков в бридж и партнерш по танцам для его офицеров. Но налаживание контактов между этими людьми, которые впервые видели друг друга, шло медленно. Смокинг и штатская одежда, когда их надевают нечасто, настраивают вас на торжественно-чопорный лад, не говоря уже о запахе нафталина. Вечерняя парадная форма одежды никоим образом не располагает к непринужденности и общительности. И, сознавая свою ответственность, хозяин дома беспокоился и нервничал.
— Я уже вам сказал, Легэн, женщин не хватает. Это ваша вина. Я назначил вас вторым замом не ради того, чтобы вы нацарапали мне несколько лишних бумажек, но чтобы вы стали распорядителем церемоний и организатором праздников. Ну-ка пригласите танцевать вон ту грустную крошку, которая так печально зевает в одиночестве на диване.
— Э-э…— сказал Легэн без всякого энтузиазма.— Но она совсем некрасивая, господин майор.
— Может быть, мой друг, и даже скорее всего так оно и есть. Но это племянница генерала — командующего дивизией. Если вы не хотите сделать это для меня, сделайте ради вашего продвижения по службе.
3
Абд-эль-Керим (1882-1963) — вождь восстания рифских племен Марокко и глава Рифской республики.