В исторической литературе бытует мысль, что он отправился собирать силы в Галичине и просить помощи у западных соседей Руси. Очень хотелось бы в это верить, но летописные свидетельства не дают для этого никаких оснований. Ипатьевская летопись утверждает, что «Михаилъ бѢжа по сыну своему передъ Татары во Угры»[259]. Даже когда после продолжительных скитаний в Венгрии и Польше и извинений перед Данилом Галицким за причиненные ему обиды Михаил получил возможность вернуться в Киев, он этого не сделал. «Данилъ же и Василько не помянуста зла, вдаста ему сестру и приведоста его из Ляховъ. Данилъ же свѣтъ створи со братом си, обеща ему Киев Михайлови, а сынови его Ростиславу вдасть Луческъ. Михаилъ иже за страхъ Татарскы не смѣ ити Киеву»[260].
Данило Галицкий и его брат Василько с пониманием отнеслись к «страху» черниговского князя и разрешили ему остаться в их земле: «Данилъ же и Василко вьдаста ему ходити по землѣ своеи. И даста ему пшеницѣ много, и меду, и говядь, и овѣць доволѣ»[261]. Так продолжалось до декабря 1240 г. Когда же в Галичину пришла весть о взятии Киева ордами Батыя, Михаил с сыном покинули пределы Руси. Сперва они бежали к своему традиционному покровителю и родственнику Конраду, а когда монголо-татары приблизились к границам Польши, ушли в Германию. Здесь они не встретили радушного гостеприимства. Немцы забрали у Михаила все его добро, убили слуг и даже внучку. Пришлось ему вновь возвращаться в Польшу.
Панический страх Михаила перед монголо-татарами не поддается разумному объяснению. Лично он ни в одном бою с ордами Батыя участия не принимал, ни одного города не защищал, зверств завоевателей не видел. Правда, ему пришлось «познакомиться» с монголами еще на поле Калки, но там он не праздновал труса. Возможно, боялся мести за убийство послов Менгу-хана?
Как бы мы ни пробовали объяснить поведение Михаила, остается фактом, что в столь трагическое для Руси время он меньше всего думал о ее судьбе. Единственное, что ему было дорого, это собственная жизнь. Это хорошо понимали современники, и неслучайно летописные рассказы о «предтатарских» бегах Михаила Всеволодовича наполнены иронией.
Ничего не изменилось в характере мятежного черниговского князя и после того, как монголы прошли Русь и вторглись в земли ее западных соседей. Он продолжал удивлять современников. В 1241 г. он с сыном Ростиславом прекращает свои путешествия по чужим землям и возвращается в Киев: «Михаилъ... иде въ Киевъ и живяше подъ Киевомъ во островѣ. А сынъ его иде в Черниговъ, Ростиславъ»[262].
Возвращение Михаила в Киев свидетельствовало, что он совершенно не ориентировался в новой ситуации. С одной стороны, после монгольского разгрома Киев уже не был тем величественным городом, которым бредили русские князья и во сне. С другой — вопрос, кому быть великим киевским князем, теперь решался не на Руси, а в ставке Батыя. А там дальнейшую судьбу киевского престола связывали не с Михаилом, и даже не с Данилом, а с Ярославом Всеволодовичем: «Великый князь Ярославъ поѢха в Татари к Батыеви... Батый же почти Ярослава великою честью и мужи его. И отпусти и рече ему. Ярославе буди ты старѣи всемъ князем в Руском языцѣ»[263]. Пришлось Михаилу вновь возвращаться в Чернигов.
Около 1245 г. черниговский князь еще раз (который уже!) решил испытать судьбу. К этому времени его сын Ростислав получил руку и сердце дочери венгерского короля Белы IV Анны и переехал в Венгрию. Михаилу показалось, что это и его звездный час, а поэтому он без лишних сомнений отправляется к королю. Замечание летописца: «бѣже во Угры» свидетельствует о том, что им вновь овладел какой-то страх.