Леон нервно хихикнул, но взгляда не отвел.
— Монсеньор, мои родители в могиле, и я не могу их спросить.
— Друг мой, — голос Эйвона был мягче шелка, — знаешь, как я поступаю с дерзкими пажами?
Леон с тревогой покачал головой.
— Я задаю им хорошую порку. Поэтому советую тебе быть осторожным.
Леон побледнел, улыбка исчезла с его лица.
— Простите, месье. Я не хотел быть дерзким, — покаянно прошептал он. — У моей матери была еще дочь, которая умерла в младенчестве. А затем появился я.
— Хорошо. А где ты научился разговаривать как благородный господин?
— У месье кюре, Монсеньор. Он научил меня читать и писать, а еще немного обучил меня латыни и некоторым другим вещам.
Джастин удивленно поднял брови.
— Твой отец был простым крестьянином… Почему же тебе дали столь обширное образование?
— Не знаю, Монсеньор. Видите ли, я был любимым ребенком. Моя мать не хотела, чтобы я работал на ферме. Думаю, именно поэтому Жан меня ненавидит.
— Возможно. Дай мне твою руку.
Леон протянул изящную ладонь; Эйвон поднес к глазам монокль. Рука была маленькая, с тонкими длинными пальцами, огрубевшими от тяжелой работы.
— М-да, — пробормотал герцог. — Вполне милый образчик.
Леон несмело улыбнулся.
— Quant à ça[6], то я думаю, у вас прекрасные руки, Монсеньор.
Губы герцога дрогнули.
— Ты меня смущаешь, дитя мое. Так ты говоришь, твои родители умерли? Что же случилось потом?
— А потом Жан продал ферму! Он заявил, что создан для великих дел. Но я не очень-то в это верю. — Леон склонил голову набок, словно размышляя над этим вопросом. На щеках мальчика появились и тут же исчезли неотразимо прелестные ямочки. Леон обеспокоено взглянул на его милость.
— Оставим в покое способности несравненного Жана, — предложил герцог. — Продолжай свой рассказ.
— Хорошо, Монсеньор. Жан продал ферму и забрал меня у месье кюре. — Лицо Леона омрачилось. — Святой отец хотел оставить меня у себя, но Жан не позволил. Он решил, что я ему пригожусь. И месье кюре не смог ничего поделать. Жан привез меня в Париж. И здесь он заставил меня… — Леон замолчал.
— Продолжай! — потребовал Эйвон. — И здесь он заставил тебя?..
— Работать на него, — неохотно выдавил Леон. Он вновь встретился с испытующим взглядом и на этот раз опустил глаза.
— Хорошо… Оставим это. Et puis?[7]
— Затем Жан купил постоялый двор на улице Святой Марии, а позже встретил Шарлотту и женился на ней. И мне стало еще хуже, поскольку Шарлотта меня возненавидела. — Фиалковые глаза вспыхнули. — Однажды я попытался убить ее, — простодушно добавил Леон. — Большим ножом для мяса.
— Что ж, ее ненависть вполне объяснима, — усмехнулся Эйвон.
— Нет, — с сомнением возразил Леон. — Мне тогда было всего пятнадцать. Я все время был голоден, и меня били. Вот и все, Монсеньор. А потом появились вы и купили меня.
Его милость задумчиво вертел в руках перо.
— Могу я поинтересоваться, почему тебе вздумалось убивать бедную Шарлотту, да еще таким ужасным предметом, как нож для мяса?
Леон вспыхнул и отвел взгляд.
— На то были причины, Монсеньор.
— Не сомневаюсь.
— Я… я считаю, что Шарлотта злая и жестокая, она… она привела меня в ярость. Вот и все.
— Я тоже и жесток, и зол, но не советую покушаться на мою жизнь, особенно с помощью ножа для мяса. Или на жизнь моих слуг. Я прекрасно знаю, что означает цвет твоих волос.
Длинные темные ресницы дрогнули, на щеках снова заиграли ямочки.
— Colère de diable[8].
— Именно. Потрудись держать его при себе, дитя мое.
— Да, Монсеньор. Я не собираюсь убивать тех, кого люблю.
Губы его милости насмешливо дрогнули.
— Какое облегчение! А теперь выслушай меня. Отныне ты будешь моим пажом, тебя будут одевать, кормить и обеспечивать всем необходимым, но взамен я требую абсолютного послушания. Ты понял?
— Да, Монсеньор.
— Ты должен знать, что для слуг мое слово — закон. И вот мое первое указание — если кто-либо спросит тебя, кто ты и откуда взялся, ты должен отвечать, что являешься пажом герцога Эйвона. Ты забудешь свое прошлое до тех пор, пока я не разрешу тебе его вспомнить. Понятно?
— Да, Монсеньор.
— Ты станешь слушаться Уолкера так же, как меня.
Упрямый подбородок вздернулся, Леон с подозрением глянул на герцога.
— А если не станешь, — и без того ласковый голос его милости обрел еще большую мягкость, — тебе придется познакомиться с моими методами наказания.
— Если вы желаете, чтобы я слушался Уолкера, — с достоинством произнес Леон, — то я не смею противоречить, ваша милость!
Джастин внимательно оглядел мальчишку.
— Разумеется, не смеешь. И я предпочел бы, чтобы ты звал меня Монсеньор.
Фиалково-синие глаза озорно блеснули.
— Уолкер сказал, что я должен называть вас "ваша милость". Ба! Мне это не нравится, enfin[9]!
Джастин не сводил с новоявленного пажа надменного взгляда. Внезапно фиалковые глаза потухли. Леон опустил голову.
— Будь осторожен, — предупредил герцог.
— Да, Монсеньор, — смиренно согласился мальчик, не поднимая головы.
— А теперь ступай. Сегодня вечером ты будешь меня сопровождать. — Эйвон обмакнул перо в чернильницу и принялся писать.
— Куда, Монсеньор? — с любопытством спросил паж.
— Разве это тебя касается? Я тебя отпустил. Поди прочь.
— Да, Монсеньор. Простите. — Леон удалился, аккуратно притворив за собой дверь.
На лестнице он встретил Хью Давенанта, неторопливо шествовавшего вниз. Давенант улыбнулся.
— Ну что, Леон? Где ты был все утро?
— Одевался, примерял новый костюм, месье. Мне кажется, я в нем неплохо выгляжу, n'est-ce pas?[10]
— Совсем неплохо. А сейчас куда ты направляешься?
— Не знаю, месье. Может, что-нибудь нужно Монсеньору?
— Если он не дал тебе никаких указаний, значит, не нужно. Ты умеешь читать?
— Да. Месье кюре научил меня и читать, и писать.
— Правда? — Давенант изумленно вздернул брови. — Если ты пойдешь со мной, дитя мое, я подыщу тебе книгу.
Спустя четверть часа Давенант вошел в библиотеку и обнаружил его милость за письменным столом.
— Джастин, твой новый паж довольно необычное создание. Леон — прелестный ребенок и определенно не из крестьян.
— Драгоценный Леон на редкость дерзкое создание, — откликнулся Эйвон с неким подобием усмешки. — Он осмелился смеяться надо мной.
— Он над тобой посмеялся? Весьма полезно для тебя, Джастин. И сколько лет этому смельчаку?
— Я имею все основания полагать, что девятнадцать, — невозмутимо ответил его милость.
— Девятнадцать?! Но это невозможно, Джастин! С виду он совсем ребенок!
— Ребенок? Отнюдь. Ты едешь сегодня вечером со мной к Вассо?
— Наверное. Правда, у меня нет лишних денег. А в чем дело?
— Играть вовсе не обязательно.
— Зачем же тогда ходить в игорные дома?
— Ради monde[11], мой дорогой друг. Я хожу к Вассо, чтобы увидеть Париж. — Его милость обмакнул перо в чернильницу, и Давенанту волей-неволей пришлось удалиться.
Во время обеда Леон стоял за стулом герцога и прислуживал. Его милость, казалось, едва обращал на него внимание, но Хью Давенант не мог оторвать глаз от необычного лица юного пажа. Он так долго разглядывал мальчика, что в конце концов Леон с достоинством и некоторой укоризной посмотрел на него. Заметив пристальный взгляд своего друга, Эйвон обернулся и нацепил монокль.
— Что это ты делаешь? — подозрительно осведомился он.
— Монсеньор, я всего лишь смотрю на месье Давенанта.
— Ну так не делай этого.
— Но ведь он на меня смотрит, Монсеньор!
— Это совсем другое дело.
— По-моему, это несправедливо, — заупрямился Леон sotto voce[12].
Вскоре после обеда его милость в компании Давенанта отправился к Вассо. Когда Хью сообразил, что Леон будет их сопровождать, он нахмурился и отвел Эйвона в сторону.