— Как тебя зовут?
— Леон, месье.
Сен-Вир презрительно улыбнулся.
— И все?
Огненно-медная голова качнулась.
— Je ne sais plus rien, m'sieur[17].
— Вот как? — Сен-Вир принялся снова разливать вино. — Полагаю, ты недавно служишь у герцога?
— Да, месье. — Леон взглянул на Давенанта. — Месье?
— Это все, Леон. Спасибо.
— Ты все-таки нашел ему применение, Хью? Разве я был не прав, купив мальчишку? Ваш покорный слуга, Лавулер.
Тихий голос заставил Сен-Вира напрячься, рука его дрогнула и несколько капель жидкости выплеснулось из бокала. Неслышно приблизившийся Эйвон оглядел в монокль присутствующих.
— Ни дать ни взять — король пажей, — улыбнулся Лавулер. — Как идет игра, Джастин?
— Скучно, — вздохнул герцог. — Целую неделю у меня не было ни единого шанса проиграть. По задумчивому лицу Хью я делаю вывод, что у него дела обстоят несколько иначе. — Он встал за спиной у Давенанта и торжественно возложил руку ему на плечо. — Быть может, мой дорогой Хью, я принесу тебе удачу.
— До сих пор тебе это не слишком удавалось, — парировал Давенант. Он отставил пустой бокал. — Сыграем еще?
— Всенепременно, — кивнул Сен-Вир. — Печальны наши дела, дорогой Давенант.
— И скоро станут еще печальнее, — поддержал Хью, раздавая карты. — В следующий раз, дражайший Лавулер, я предпочту играть в паре с вами. — Он сдал карты, после чего обратился по-английски к герцогу: — Аластер, прикажи ребенку спуститься вниз. Он тебе больше не нужен.
— В твоих руках я податлив как воск, — возвестил его милость. — Он отлично отыграл свою роль. Леон! Жди меня в вестибюле. — Он заглянул в карты Хью и в ужасе вскричал: — Боже мой!
Тут голос подал Лавулер.
— А где ваш брат, Аластер? Этот очаровательный юноша! Он совершенно, совершенно безумен!
— Весьма прискорбный факт. Насколько мне известно, Руперт либо чахнет в долговой яме, либо пользуется щедротами моего незадачливого зятя.
— Супруга леди Фанни? Его, кажется, зовут Эдвард Марлинг? У вас только один брат и одна сестра?
— Этого более чем достаточно, — усмехнулся его милость.
Лавулер рассмеялся.
— Voyons, забавное у вас семейство! Неужели вы не испытываете к ним родственных чувств?
— Ни малейших.
— А я слышал, что вы воспитали их обоих!
— Да, и предпочел забыть о том времени как о страшном сне! — расхохотался Эйвон.
— Джастин, ты же добровольно взвалил на себя все заботы о Руперте и Фанни! — возразил Давенант.
— Заботы? Я всего лишь хорошенько припугнул этих младенцев, и только!
— Пусть так, но леди Фанни тебя боготворит.
— Да, полагаю, время от времени у моей сестрицы случаются приступы родственных чувств, — равнодушно согласился Джастин.
— Ах, леди Фанни! — Лавулер поцеловал кончики пальцев. — Она ravissante[18]!
— Хью, похоже, ты выиграл, — заметил его милость. — Мои поздравления, старина. — Он повернулся к Сен-Виру. — Как себя чувствует ваша очаровательная супруга, дорогой граф?
— Хорошо. Благодарю вас, месье.
— А виконт, ваш очаровательный сын?
— Тоже.
— Мне кажется, его здесь нет? — Эйвон нацепил монокль и осмотрел комнату. — Я разочарован. Наверное, вы находите виконта слишком юным для подобных развлечений? Ему ведь, если не ошибаюсь, всего девятнадцать?
Сент-Вир бросил карты и гневно уставился на Эйвона, хранившего загадочную бесстрастность.
— С каких пор вы интересуетесь моим сыном, герцог?!
Темные глаза его милости расширились.
— Разве может быть иначе? — Эйвон был сама любезность.
Сен-Вир снова взял карты.
— Мой сын в Версале, вместе с матерью, — буркнул он. — Мой ход, Лавулер?
Глава III
Неоплаченный долг
Когда Хью Давенант вернулся в особняк на улице Святого Гонория, то обнаружил там одного Леона, который усердно клевал носом, расположившись в библиотеке. Догадавшись, что Эйвон, покинув заведение Вассо, направился к своей очередной пассии, Хью отправил пажа спать и занял его пост в кресле у камина. Около полуночи объявился и его милость. Поприветствовав Давенанта, он налил себе бокал мадеры и подошел к камину.
— Весьма поучительный вечер, — в голосе Эйвона сквозила ехидная ирония. — Надеюсь, наш дорогой друг Сен-Вир быстро оправился от огорчения, в которое поверг его мой скорый уход.
— Полагаю, да, — улыбнулся Хью. Он откинул голову на подушки, венчавшие изголовье кресла, и вопросительно посмотрел на герцога. — Джастин, почему вы с графом так ненавидите друг друга?
Соболиные брови его милости взлетели вверх в притворном изумлении.
— Ненавижу?! Я?! Мой дорогой Хью!
— Хорошо, если тебе угодно, спрошу иначе. Почему Сен-Вир ненавидит тебя?
— Это давняя история, Хью, очень давняя. Видишь ли, contretemps[19] между любезным графом и твоим покорным слугой произошли в те далекие времена, когда де Сен-Вир почитал себя моим другом.
— Так значит, contretemps все-таки имели место? Ни секунды не сомневаюсь, что ты вел себя отвратительно, Джастин.
— Что меня в тебе восхищает, дорогой мой, так это твоя очаровательная прямота, — с легкой усмешкой заметил его милость. — Но в данном случае ты ошибаешься, я вел себя менее омерзительно, чем обычно. Забавно, не правда ли?
— Так что же произошло?
— Почти ничего. В самом деле, это была столь пустячная история, что все тут же забыли о ней.
— И разумеется, в эту пустячную историю была замешана женщина?
— И не просто женщина, а сама герцогиня де Белькур.
— Герцогиня де Белькур? — От удивления Хью приподнялся в кресле. — Сестра Сен-Вира? Эта рыжая стерва?
— Именно. Рыжая стерва… хм, насколько я помню, двадцать лет назад я восхищался ее… стервозностью и огненной шевелюрой. В те давние дни это была на редкость красивая дамочка.
— Двадцать лет назад! Невероятно… Джастин, уж не хочешь ли ты сказать…
— Я хотел на ней жениться, — задумчиво протянул Эйвон, внезапно утратив всю свою насмешливость. — Я был юн и глуп. Сейчас это кажется невероятным, но тем не менее это так. Снедаемый любовной лихорадкой, я отправился к папаше Сен-Виру просить руки его дочери. Забавно, мой друг, правда? — Он замолчал и уставился на огонь. — Мне тогда было… Сколько же мне было? Лет двадцать или чуть больше. Точно не помню. Нельзя сказать, что мой отец и ее родитель были дружны. В свое время они тоже поссорились и тоже, разумеется, из-за женщины. Как я подозреваю, добыча досталась моему предку. Наверное, папаша Сен-Вир с тех пор затаил обиду на наше семейство. Да и за твоим покорным слугой в те годы уже тянулась вереница мелких интрижек. — Эйвон надменно передернул плечами. — В моем роду иначе не бывало. Разумеется, старый индюк Сен-Вир отказал мне в руке своей дочурки. Похоже, ты не удивлен, милый мой Хью. Нет, я не стал похищать рыжеволосую гарпию. Вместо этого ко мне заявился младшенький Сен-Вир, тогда он звался виконт де Вальме. Унизительный был визит… — Складки в уголках рта его милости проступили еще отчетливее.
— Для тебя, — констатировал Давенант.
Эйвон криво улыбнулся.
— Ты угадал, для меня. Благородный виконт де Вальме прибыл ко мне в компании длинного и чрезвычайно увесистого хлыста. — Его милость заметил, что Давенант затаил дыхание, кривая ухмылка на лице его милости сменилась лучезарной улыбкой. — Нет, дорогой мой, меня не выпороли. Любезный Анри де Вальме пребывал в ярости. Между нами что-то тогда было, из-за женщины, наверное. Я уж и забыл. Но причина его ненависти, разумеется, крылась совсем в другом: я осмелился поднять свои бесстыжие глаза на представительницу рода Сен-Вир, известного своим строгим поведением. Ты когда-нибудь задумывался над тем, что означает это пресловутое строгое поведение? В случае семейства Сен-Виров оно сводилось к тому, что любовные похождения этих господ держались в строжайшей тайне. А я, как ты знаешь, всегда действовал в открытую. Чувствуешь разницу? — Эйвон сел на подлокотник кресла, скрестил ноги. Его длинные тонкие пальцы яростно вертели хрупкий бокал. — Ах, мое безнравственное — я привожу подлинные слова этого молодчика — поведение; ах, полное отсутствие моральных устоев; ах, моя испорченная репутация, мои грязные помыслы; мой… впрочем, остальное я забыл. В этой обличительной тираде совершенно безупречное предложение руки и сердца превратилось в форменное святотатство. Мой добрый друг дал мне понять, что я не более чем грязь под ногами благородных Сен-Виров. Было сказано еще немало пышных слов, но в конце концов любезный Анри добрался-таки до заключительной части своего повествования. Он объявил, что собирается меня собственноручно выпороть. Меня! Аластера Эйвонского!