— Mon petite[20], — восклицал этот ревностный поборник добродетели, прохаживаясь по кухне, — это же нелепо! Même[21], возмутительно! Это против всяких правил! Вот что я тебе скажу, мой юный друг: наш герцог вовсе не человек! Иные называют его дьяволом, и, mon Dieu[22], у них есть на то причины!
— Я никогда не видел дьявола, — задумчиво возразил Леон, сидя на высоком табурете напротив добрейшего Гастона, воздевшего перст к небесам, — но не думаю, что Монсеньор похож на него. — Он помолчал. — А если он и похож на дьявола, то я тоже хотел бы походить на дьявола. Мой брат вечно твердил, что я дьявольское отродье.
— О боже! — потрясенно вскричала необъятная мадам Дюбуа, исполнявшая обязанности экономки.
— Верно, характер у мальчишки дьявольский! — хихикнул Грегори, ливрейный лакей.
— Нечестивцы! — гремел Гастон. — Наш герцог — жестокое чудовище, а не человек! И кто знает его лучше меня? Говорю вам, moi qui vous parle, если бы он просто гневался, все было бы прекрасно. Если бы он швырял зеркала и вазы в мою многострадальную голову, я бы ничего не имел против! О, все благородные господа поступают именно так! Но его милость… Нет, он не швыряет в меня зеркалами и фарфором, голос его тих, глаза прикрыты, на лице гуляет улыбочка… О, меня каждый раз пробирает дрожь… — И словно в подтверждении этих слов массивное тело Гастона затряслось мелкой дрожью. Гром аплодисментов раздался под высоким потолком кухни — челядь по достоинству оценила речь своего предводителя. Гастон расплылся в довольной улыбке и, дождавшись, когда его телеса успокоятся, продолжал: — А ты, petit, ответь, хоть раз поговорил он с тобой как с человеком?! Нет! Его милость разговаривает так, словно ты не добрый христианин, а безродный пес! И ты восхищаешься этим исчадием ада?! Невероятно, непостижимо, необъяснимо! — И Гастон затрясся в новом приступе конвульсий.
— Я и есть его пес. Он добр ко мне, и я его люблю, — твердо сказал Леон.
— Добр?! Мадам, вы слышали? — взвизгнул Гастон, обращаясь к экономке, которая исторгла осуждающий вздох.
— Он еще очень молод! — томно прошептала почтенная дама.
— Вот что я тебе скажу, малыш! — Гастон выпучил глаза. — Как ты думаешь, что поделывал его милость три года назад? Взгляни на этот дом! Во всем Париже не сыскать более роскошного особняка! Eh bien! Я служу у его милости без малого тридцать лет, так что можешь мне поверить. Три года назад наш герцог был беден как церковная мышь! В его карманах завывал ветер, шурша закладными и долговыми расписками. И что же? Думаешь, мы имели привычку экономить? Ну нет, наш герцог швырялся деньгами направо и налево. Я-то знаю, что говорю. В один прекрасный день его милость отправился в Вену и засел там в одном из игорных клубов. И разумеется, проигрался в пух и прах. Но нашего господина такая мелочь ничуть не взволновала. Он шутил, улыбался и бочками поглощал бургундское. И тут в Вене появляется молодой дворянин, очень богатый и очень веселый. Он садится играть с его милостью. Проигрывает, предлагает повысить ставки, наш герцог, разумеется, соглашается. А как бы вы поступили на его месте? Молодой дворянин снова проигрывает. И так продолжается до тех пор, пока — раз! Все кончено! Состояние перешло из рук в руки. Бедный юноша разорен — absolutement[23]! Герцог удаляется. Он улыбается — ох уж эта его улыбка! В тот же день несчастный молодой человек дерется на дуэли и намеренно стреляет мимо! Он разорен и потому выбрал смерть! А герцог, — Гастон красноречиво всплеснул руками, — герцог возвращается в Париж и покупает этот дом!
— Ах! — вздохнула экономка и покачала головой.
Леон вздернул подбородок.
— Ну и что?! Монсеньор всегда играет честно. Этот ваш юноша просто глупец. Вот и все!
— Mon Dieu, до чего ж ты противный мальчишка! Отродясь не встречал таких вредных юнцов. Я мог бы много еще чего порассказать о нашем господине. Если бы ты знал, скольких женщин он погубил! Если бы ты знал…
— Месье Гастон! — Мадам Дюбуа протестующе воздела пухлые ручки. — При мне?
— Прошу прощения, мадам. Но я же ничего не сказал. Но я мог бы, видит бог, мог бы!
— Думаю, — задумчиво пробормотал Леон, — все мужчины так поступают.
— Fi donc![24] — возмущенно вскричала экономка. — Такой юный, и туда же!
Леон решил оставить без внимания это замечание.
— Думаю, виноваты женщины, а не мужчины, — глубокомысленно заметил он.
— Ты же еще совсем ребенок! — в ужасе взвизгнула мадам Дюбуа. — Что ты можешь в этом смыслить, глупое дитя?
Леон раздраженно дернул плечом.
— Я не дитя!
Добрейший Гастон нахмурился, явно собираясь разразиться очередным монологом, но его опередил прыщавый Грегори.
— Скажи, Леон, ты сегодня должен сопровождать его милость?
— Я всегда его сопровождаю.
— Бедный ребенок! — простонала мадам Дюбуа, извлекая из рукава носовой платок невообразимой расцветки.
Леон упрямо тряхнул медноволосой головой.
— А мне нравится сопровождать его милость!
— Ничуть не сомневаюсь, бедное дитя. Но брать ребенка к Вассо и Торквийе — voyons, c'est peu convenable![25]
Синие глаза Леона озорно сверкнули.
— Прошлым вечером мы с Монсеньором посетили Мезон-Шурваль.
— Что?! — Мадам Дюбуа едва не упала со стула. — Это переходит все границы!
— А вы там бывали, мадам?
— Я? Nom de Dieu[26], несносный мальчишка! Разве я похожа на особу, посещающую столь непотребные места?
— Нет, мадам. Ведь туда пускают только знатных людей, правда же?
Мадам Дюбуа негодующе фыркнула.
— А также смазливых шлюх!
Леон склонил набок голову.
— По мне, так они не столь уж и смазливые. Крикливые и жеманные девицы с вульгарными манерами и размалеванными физиономиями. Впрочем, я там пробыл совсем недолго. — Он наморщил лоб. — Не знаю, наверное, я чем-то обидел Монсеньора, ибо он внезапно приказал ждать его внизу. Он сказал это так, будто я его чем-то разгневал.
— Расскажи-ка нам, Леон, как выглядит это нечестивое место? — не удержался от вопроса добряк Гастон.
— О, это огромный особняк, отделан золотом и мрамором, а ароматы! Я чуть не задохнулся. Там есть карточный зал и еще всякие другие. Что делают в этих залах, я не знаю. Там все болтают и смеются, но есть и такие, вроде Монсеньора, которые отчаянно скучают. Что касается женщин, так ничего особенного в них нет!
Гастон был явно разочарован. Он собрался было задать очередной вопрос, но мадам Дюбуа бросила на него свирепый взгляд, и камердинер послушно захлопнул рот. Издали донесся звон колокольчика. Леон замер. Чуть позже на пороге кухни возник лакей и сообщил, что его милость требует к себе пажа. Леон радостно соскочил с табурета и подбежал к треснутому зеркалу. Мадам Дюбуа, наблюдая, как он разглаживает свои медные волосы, снисходительно улыбнулась.
— Voyons, petit, ты прихорашиваешься прямо как девица, — заметила она.
Леон покраснел и отошел от зеркала.
— А вы считаете, что я должен предстать перед Монсеньором нечесаным? Наверное, его светлость куда-то собрался. Где моя шляпа? Месье Гастон, вы же на нее сели! — Леон извлек из-под массивного зада камердинера свой головной убор, поспешно придал ему форму и вприпрыжку последовал за лакеем.
Эйвон беседовал в библиотеке с Хью Давенантом. Под мышкой он держал треуголку. Леон перешагнул через порог и опустился на колено.
Жесткий взгляд безучастно скользнул по фигуре мальчика.