Джулиан прошёл через арку.
- Орфео должен был сбежать этим путём. Пойди он через парадную лестницу, немедленно бы попал в руки Карло и Гримани, - он осветил фонарём свод и землю под ним. – Ни красноречивых пуговиц, ни обрывков одежды. А ночь слишком сухая, чтобы он оставил на камнях следы земли или грязи.
- Что толку искать улики в такой ночной час, - проговорил МакГрегор. – Я иду спать. А ты?
Здравый смысл манил Джулиана войти отдохнуть и спокойно поразмышлять. Итальянская ночь тянула его назад и победила.
- Ещё нет. Я немного прогуляюсь.
- Почему? – глаза МакГрегора сузились. – Что ты задумал?
- Я ничего не задумал, мой дорогой друг. Я просто не хочу спать, а таких ночей много не бывает. Вот, - он передал МакГрегору фонарь. – В саду он не нужен. Я помню тропинки и узнаю их в лунном свете.
- Не задерживайся, - проворчал МакГрегор.
Они спустились с террасы. Перед тем, как разойтись, доктор сказал:
- У него ведь и правда красивый голос.
Джулиан был поражён. МакГрегор по своей воле никогда не делимся мнением об искусстве или музыке, а теперь похвалил и кого – Орфео!
- Вы так думаете?
- А ты нет?
- Я был не в лучшем месте, чтобы услышать ему. Кроме того, я предпочитаю женские голоса.
- О, ну, возможно, отчасти дело было в месте и времени. Вместо того, чтобы сидеть в жарком, битком набитом театре и смотреть как люди в шутовских костюмах бродят по сцене, мы были в ночном саду и слушали того, кого даже не видели. Я сейчас подумал – ведь Лодовико впервые услышал Орфео именно в таких обстоятельствах. Неудивительно, что его так поразил голос.
Джулиан помолчал немного.
- Скажите, а что делала маркеза Мальвецци, когда Орфео пел?
- Я не знаю, - МакГрегор нахмурился. – Я не обратил внимания. Это важно?
- Мне просто интересно.
- Интересно! Вздор! Что ты подозреваешь?
- Сегодня ночью я больше не хочу никого подозревать. В этот праздник я не хочу никого допрашивать и отвечать на вопросы. Посмотрите вокруг.
МакГрегор установился на него.
- Да что на тебя нашло?
- В меня проникла Италия. Если она не выйдет до утра, вы извлечёте её одним из жутких инструментов, что носите в медицинской сумке. А пока что, buona sera, mio signore![64]
- Безумный, как шляпник, - угрюмо прокомментировал доктор, - или влюблённый, что ещё хуже, - и он зашагал к дверям виллы.
Джулиан вышел в сад. Ночь оставалась удивительно ясной. Дул тёплый и ласкающий ветерок, в воздухе витал аромат спелых фруктов. На юге били колокола Соладжио – десять, одиннадцать, двенадцать. В полночь праздник святой Пелагии закончился. Но дойдя до берега озера, у садовых ворот, Джулиан увидел, что на воде ещё много лодок, хотя люди в них стали вести себя тише, их смех был негромким, а голоса – охрипшими и возбуждёнными. Лодки бесцельно качались на поверхности, за вёслами никто не следил. Где-то на озере зазвучала гитара, а мужские и женские голоса начали песни о соблазне и желании.
Джулиан хотел быть частью этой ночи, этой страны. Он так долго забывал, быть может – заставлять себя забывать – сколько Италия значила для него, когда он впервые оказался здесь. Его чувства, изголодавшиеся по красоте, здесь насытились, и он был благодарен Италии, как был бы благодарен прекрасной женщине, избавившей его от долгого и мучительного воздержания. Внезапно он перестал понимать, что заставит его вернуться в Англию, отказаться от этого воздуха, этих роскошных садов, этой музыки, этих пылких и бесхитростных людей ради сырости и туманов Лондона, его чопорных патрициев и алчных торговцев. Честолюбие – вот что заставило его вернуться к ним, а также к старым привязанностям, старым мечтам и обидам.
«Они сковывали тебя всю жизнь, - сказал Джулиану голос в голове. – Ты стал стар в десять лет, и умудрённым жизнью в двадцать. Когда ты в последний раз делал что-нибудь просто потому что это делало тебя счастливым?»
Он шагал по тропинке вдоль берега, не собираясь возвращаться на виллу, и слишком погружённым в музыку и эту ночь. Внезапно он увидел вперед мерцающий огонёк. Джулиан напряг глаза, пытаясь пробиться через тьму, и понял, что в свет горит в беседке, чей силуэт выситься на фоне неба.
Его мысли рассеялись как листья на ветру. Джулиан стал двигаться медленно и бесшумно, радуясь, что не взял фонарь, который бы выдал его. Достигнув клочка земли перед беседкой, он шагнул в сторону, чтобы не ступать по гравию и прокрался наверх по узкой полоске травы. Двери были темны – должно быть, занавеси опустили. Джулиан на цыпочках подошел к одному из узких мавританских окон и украдкой заглянул внутрь.
64
Доброго вечера, господин мой (итал.). Кстати, это единственный раз, когда вместо миланского «signor» звучит итальянское «signore».