– Пока все ясно. Сцена: ваша комната; при поднятии занавеса вы сидите. Забредает дядя Том. Что дальше?
Тетя Далия немного помолчала. А потом проговорила приглушенным – для нее – голосом, иначе сказать, вазы на каминной полке задребезжали, но штукатурка с потолка не посыпалась:
– Я, пожалуй, расскажу тебе все.
– Расскажите, старая прародительница. Ничто так не облегчает душу, как чистосердечное признание, о чем бы ни шла речь.
Она опять сглотнула, как бульдожка.
– Это короткая история.
– Ну и прекрасно, – кивнул я, так как час был поздний, а за день чего только со мной не произошло.
– Помнишь, мы с тобой говорили, когда ты только приехал… Берти, безобразное ты чучело, – вдруг отвлеклась она от темы, – такое гадкое зрелище, как эти усы, только в кошмарном сне может привидеться. Будто очутился в параллельном, страшном мире. Для чего ты их отпустил?
Я строго покачал головой:
– Мои усы тут ни при чем, единокровная старушка. Не троньте их, и они вас не тронут. Так, значит, мы с вами говорили: когда я только приехал?..
Она приняла мой укор и мрачно кивнула:
– Да, не надо отклоняться. Будем держаться темы.
– Обеими руками.
– Когда ты только приехал, мы разговаривали у меня и ты удивился, как я сумела раздобыть у Тома деньги на сериал Дафны Долорес Морхед. Помнишь?
– Помню. Я и теперь удивляюсь.
– Все очень просто. Я их и не раздобыла.
– То есть?
– От Тома я не получила ни гроша.
– Тогда как же вы?..
– Сейчас объясню. Я заложила жемчужное ожерелье.
Я вытаращился на нее, как говорится, в благоговейном ужасе. Из знакомства с этой леди, восходящего ко дням, когда я младенцем пищал и пускал слюни (прошу простить за выражение) на руках у няньки, я вынес впечатление, что она руководствуется девизом «Годится все»; но это уже было чересчур даже для нее, ни в чем не знавшей удержу.
– Заложили ожерелье?
– Заложила.
– Сдали в ломбард? Снесли ростовщику?
– Именно. Другого выхода не было. Мне во что бы то ни стало нужен был ее роман, чтобы посолить шахту, а Том не соглашался пожертвовать ни пятерки на удовлетворение алчности этой пиявки Морхед. Он только твердил: «Какие глупости. Совершенно исключено. И речи быть не может». Ну, я съездила украдкой в Лондон, отнесла ожерелье в ювелирную лавку «Эспиналь», заказала там копию и пошла в ломбард. Правда, это только так говорится – ломбард, на самом деле классом выше, вернее будет сказать: взяла ссуду в банке под залог.
Я высвистал обрывок какого-то мотивчика.
– Значит, те жемчуга, что я получил для вас сегодня утром, поддельные?
– Культивированные.
– Надо же! Ну и жизнь у вас, у теток! – Я не сразу решился задать вопрос, который неизбежно должен был ранить ее нежную душу, тем более – во взволнованном состоянии, но, с другой стороны, долг племянника требовал от меня указать ей на слабое место: – А что, если… боюсь, вам будет неприятно это слышать, но что, если дядя Том узнает?
– В этом-то все дело.
– Я так и подумал.
Она в третий раз сглотнула, как бульдожка.
– Если бы не это чертово невезение, он бы и за миллион лет не узнал. Том, дай Бог ему здоровья, не способен отличить «Кохинор» от стекляшки из универсального магазина.
Тут она была права. Дядя Том, как я отметил выше, – страстный собиратель старинного серебра, в подсвечниках, орнаментах, завитках и венчиках он даст фору любому, но дамские украшения для него, как и для большинства представителей сильного пола, – книга за семью печатями.
– Но завтра к вечеру ему все станет известно. Объясняю почему. Он, как я тебе уже сказала, зашел в мою комнату, мы с ним немного поболтали весело и дружески, и вдруг он… О Господи!
Я опять ласково похлопал ее по макушке:
– Ну-ну, старая родственница, успокойтесь. Что он такое сделал вдруг?
– Он вдруг обмолвился, что лорд Сидкап, который будет у нас завтра к обеду, не только знаток старинного серебра, но и специалист по драгоценностям, и Том хочет заодно показать ему мое ожерелье.
– Ух ты!
– По его словам, он не вполне уверен, не воспользовались ли бандиты, продавшие ему жемчуга, его неосведомленностью и не взяли ли с него чересчур большую цену. Теперь Сидкап развеет его сомнения.
– Ну и ну!
– И «ух ты!», и «ну и ну!» – и то и другое верно.
– Значит, вот почему вы покачнулись и схватились за голову?
– Ну да. Сколько времени, по-твоему, уйдет у этого врага рода человеческого, чтобы заметить подмену и сообщить об этом Тому? Секунд десять, а то и меньше. И что тогда? Удивительно ли, что я покачнулась?
Чего уж тут удивительного? Будь я на ее месте, я бы тоже покачнулся, да еще как. И менее прозорливый человек, чем Бертрам Вустер, сообразил бы, что моя тетка, которая сейчас сидит передо мной, судорожно вцепившись в свой перманент, попала в беду. Ей угрожает крупная неприятность, и от ее друзей и доброжелателей сейчас требуется серьезно пошевелить мозгами, иначе дом ее с грохотом рухнет.
Я в свое время довольно тщательно изучил семейные отношения и знаю, какие бывают последствия, когда голубок или горлица имеют друг против дружки зуб. Мне объяснял Бинго Литтл, что, если миссис Бинго узнает про него некоторые вещи, которые от нее все равно не скроешь, луна в небе станет кроваво-красной и содрогнутся основания цивилизации. Нечто подобное я слышал и от других мужей, и само собой, та же картина наблюдается, если проштрафится милая женушка.
До сих пор хозяйкой в Бринкли-Корте была тетя Далия, она осуществляла в доме сильную единоличную власть. Но стоит дяде Тому узнать, что она заложила жемчуга, чтобы купить роман с продолжениями для журнала, который он, дядя Том, с самого начала невзлюбил и прозвал «Пеньюаром светской дамы», – и она разделит судьбу тех монархов и диктаторов, которые, проснувшись в одно прекрасное утро, узнают, что подданные с бомбами в руках их свергли. Дядя Том – добродушный старикан, но и добродушные стариканы могут быть трудно переносимы, если создать для этого подходящие условия.
– М-да, – сказал я. – Плохо дело.
– Хуже некуда.
– Этот тип Сидкап, вы говорите, приезжает завтра? Нет времени ничего исправить. Неудивительно, что вы шлете сигналы SOS Дживсу.
– Один он может избавить меня от судьбы, которая страшнее смерти.
– Но сможет ли даже и Дживс спасти положение?
– Я на него рассчитываю. В конце концов, он же знаменитый спасатель.
– Это верно.
– Тебя он в свое время из каких только переделок не вызволял.
– Да-да. Я часто говорю, что второго такого, как он, не найдешь на всем свете. Сейчас придет. Он вышел на минуту принести мне кружку живительного напитка.
Теткины глаза странно блеснули.
– Чур, я первая!
Я похлопал ее по руке:
– Ну конечно! Считайте вопрос решенным. Неужели вы думаете, что Бертрам Вустер способен присвоить все наличное питье, когда рядом, высунув язык, умирает от жажды любимая тетя? Твоя нужда больше моей, как кто-то там такое сказал раненому на носилках [33]. А вот и Дживс!
Верный слуга более чем своевременно внес долгожданный поднос с эликсиром. Я принял от него кубок и широким жестом передал престарелой родственнице. Она произнесла: «Тьфу тебе в глаза!» – и одним духом осушила добрую половину. Остальное допил я.
– Ах да, Дживс, – переведя дух, сказал я.
– Сэр?
– «Ко мне склоните слух» [34].
– Слушаю, сэр.
Мне довольно было одного взгляда на сестру моего покойного отца, чтобы понять, что растолковывать Дживсу ситуацию должен я, больше некому. Родимая старушка, увлажнив свой организм, погрузилась в оцепенение, уставясь перед собой невидящими глазами и тяжело дыша, как олень, загнанный песьей сворой. И ничего удивительного. На свете отыщется мало женщин, способных сохранить бойкость, когда у них под ногами Фатум подорвал такую шашку тринитротолуола. Выслушав от дяди Тома сообщение о Сидкапе, она, я думаю, испытала примерно те же ощущения, что, бывало, и во времена своей охотничьей молодости, когда лошадь выбрасывала ее из седла, да еще сама наваливалась сверху. Хотя бурный поток румяной Ипокрены [35], из которого она только что испила, дарит вдохновение, на этот раз он оказал лишь самое поверхностное действие.
33
Имеется в виду английский знатный рыцарь и поэт сэр Филип Сидней (1554–1586), который, как рассказывают, будучи смертельно ранен, с этими словами отдал свою фляжку раненому солдату
35
Аллюзия на «Оду к соловью» Джона Китса (1795–1821). Ипокрена – согласно древнегреческому мифу, источник на горе Геликон, пробитый копытом Пегаса: он посвящен музам и питает вдохновение поэтов.