– Неужели вы думаете, что я на вас сержусь? – попыталась она меня успокоить. – Нет, конечно. Я очень растрогана. Поцелуйте меня, Берти.
Что тут будешь делать? Вежливость прежде всего. Я подчинился, хотя и чувствовал, что это уже переходит всякие границы. Не по душе мне такие фокусы, слишком отдают французским духом. Вырвавшись, я сделал шаг назад и увидел, что выражение ее лица изменилось. Теперь она смотрела на меня, как бы примеряясь, наподобие гувернантки, приглядывающейся к новому ученику.
– Маменька глубоко ошибается, – проговорила Флоренс.
– Маменька?
– Ваша тетя Агата.
Я удивился:
– Вы что, зовете ее маменькой? Ну да ладно, дело ваше. Насчет чего же она ошибается?
– Насчет вас. По ее мнению, вы унылое и безмозглое ничтожество и вас давно уже надо было поместить в надежное заведение для умственно отсталых.
Я гордо вскинул голову, довольно чувствительно задетый за живое. Значит, вот как отзывается обо мне у меня за спиной эта ужасная женщина! Красиво, ничего не скажешь. И это женщина, напомню вам, чьего отвратительного сынка Тоса я многие годы практически нянчил на своей груди. То есть, когда он проезжал через Лондон в свою закрытую школу, я неизменно принимал его у себя с ночевкой и не только кормил по-королевски, но, жертвуя собой, водил в театр «Олд Вик» и в Музей мадам Тюссо. Неужели больше не осталось благодарности в мире?
– Вот, значит, что она говорит?
– Она очень забавно вас описывает.
– Ах, забавно?
– Например, что у вас мозги как у индюшки. Ее слова.
Тут, конечно, открывалась возможность при желании легко это опровергнуть, углубившись в вопрос о том, на каком месте по смышлености стоят в ряду наших пернатых друзей индюшки, но я воздержался.
Флоренс поправила на голове чепец, немного съехавший на сторону при поцелуе. Она продолжала ко мне присматриваться.
– Еще ваша тетя называет вас «охламон».
– Как вы сказали?
– «Охламон».
– Не понял.
– Это такое старинное слово. Означает, если не ошибаюсь, что вы растяпа и беспросветный болван. Но я ее уверила, что она заблуждается, у вас есть много достоинств, о которых люди даже не подозревают. Я это поняла еще тогда, когда встретила вас однажды в книжном магазине, где вы купили «Спинолу».
Тот случай я не забыл. Тогда все было одно сплошное недоразумение. Я посулился Дживсу, что куплю ему в подарок книгу одного типа по фамилии Спиноза – философ, что ли, такой или что-то в этом духе, – а парень за прилавком заверил меня, что нет такого писателя, и предложил взамен «Спинолу», мол, я просто перепутал названия, я схватил эту книжку, а тут в магазин возьми да войди Флоренс Крэй. Вообразить, будто я специально купил ее книгу, и начертать в ней дарственную надпись вечным пером с зелеными чернилами было для нее делом одной минуты.
– Я тогда поняла, что вы вслепую ищете дорогу к свету и тянетесь к знаниям через чтение серьезной литературы, что в глубине вашей души заложена духовность, ее надо только вывести на поверхность. Какая благородная задача, сказала я себе, помочь проявиться способностям, таящимся в вашем пробуждающемся сознании. Все равно что наблюдать, как распускается робкий поздний цветок.
Я прямо взвился. Нашла тоже робкий поздний цветок. Я уже готов был съязвить, сказав ей: «Ах вот как?» – но она еще не выговорилась.
– Я могу помочь вашему формированию, Берти, я знаю. Вы стремитесь к самоусовершенствованию, это уже половина победы. Что вы сейчас читаете?
– Н-ну последнее время было столько всяких дел, то да се, особенно много читать не удавалось, но все-таки я уже дошел до середины книги «Загадка красного рака».
Ее стройный стан был более или менее задрапирован одеялом, но мне показалось, что по нему пробежала судорога.
– О, Берти! – произнесла она, на этот раз с более привычной интонацией.
– Шикарная книга, – заспорил я. – Там одного баронета, сэра Юстаса Уиллоуби, нашли в библиотеке на полу с проломленным черепом, и…
Лицо Флоренс исказила гримаса боли.
– Бога ради! – вздохнула она. – Кажется, помочь выявлению скрытых талантов, таящихся в глубинах вашего пробуждающегося сознания, будет ох как непросто.
– Я бы на вашем месте и не пытался, – сказал я. – Не беритесь, вот вам мой совет.
– Но как же я оставлю вас прозябать во тьме, чтобы вы продолжали жить в праздности, только курили бы и пили в клубе «Трутни»?
Тут она ошибалась. И я ее поправил:
– Я еще играю в «Летучие дротики».
– Ах, эти «Дротики»!
– Если хотите знать, я скоро буду клубным чемпионом текущего года. Для меня это верняк, спросите кого угодно.
– Как вы можете растрачивать себя впустую на такие пустяки, когда могли бы читать Т. С. Элиота! Я бы хотела видеть вас за…
За каким занятием Флоренс хотела бы меня видеть, я так и не услышал, хотя не сомневаюсь, что она имела в виду что-то ученое и отвратительное. Однако в это мгновение раздался стук в дверь.
Такого развития событий я уж никак не ожидал. Сердце у меня в груди подскочило, как лосось в сезон нереста, и забилось где-то у верхних резцов. Я покосился на дверь с безумной догадкой во взоре [40], как выражается Дживс. На лбу у меня выступили капли пота.
Флоренс, я заметил, тоже немного испугалась. Навряд ли, отправляясь гостить в Бринкли-Корт, она ожидала, что ее спальня станет сборным пунктом для общественности. Когда-то я любил распевать одну песенку где был такой припев: «Пойдем, пойдем все вместе к Мод». Похоже было, что сейчас сходное намерение обуревало гостей в доме тети Далии, и бедной барышне это не могло нравиться. Они вообще любят, чтобы в час пополуночи никто не нарушал их одиночества, а тут у нее одиночества – как у киоскерши на ипподроме.
– Кто там? – спросила Флоренс.
– Я, – ответил зычный низкий голос, и она прижала ладонь к горлу. Я думал, что такой жест можно наблюдать только на сцене.
Дело в том, что зычный низкий голос, вне всякого сомнения, принадлежал Д’Арси Чеддеру. Короче говоря, Сыр снова вышел на сцену.
Флоренс заметно дрожащей рукой потянулась за халатом и спрыгнула с кровати, совершенно как горошина с раскаленной лопаты. Казалось бы – современная, выдержанная девица, всегда такая самоуверенная и спокойная, не выказывающая никаких эмоций, разве что вздернет бровь в самом крайнем случае, но тут, похоже, дружественный визит Сыра в тот момент, когда в ее комнате полным-полно Вустеров, привел ее в смятение.
– Что вам надо?
– Я привез ваши письма.
– Оставьте их на коврике за дверью.
– Я не оставлю их за дверью. Я хочу встретиться с вами лицом к лицу.
– Среди ночи? Вы сюда не войдете!
– А вот тут вы заблуждаетесь, – твердо возразил Сыр. – Именно что войду.
Помню, Дживс как-то упоминал, что «поэта взор в возвышенном безумье блуждает между небом и землей» [41]. Вот и взор Флоренс тоже стал блуждать. Я, конечно, сразу понял, что ее так взволновало. Перед ней встала та же проблема, что нередко встает перед действующими лицами детективных романов, а именно: как избавиться от тела, в данном случае – от тела Бертрама Вустера. Если Сыр сюда проникнет, значит, надо на время куда-то упрятать Бертрама, но вопрос в том – куда?
В спальне у дальней стены стоял гардероб. Флоренс подскочила к нему, распахнула дверцу.
– Туда! – прошипела она, и не правы те, кто утверждает, будто невозможно прошипеть слово, в котором нет шипящих. Флоренс прошипела без труда: – Полезайте!
Я нашел, что идея недурна. Нырнул в гардероб, и Флоренс закрыла дверцы.
Правда, вероятно, от волнения, закрыла не плотно, а лишь прикрыла отчасти, и мне был слышен весь их последовавший разговор, словно его транслировали по радио.
Начал Сыр.
– Вот ваши письма, – чопорно произнес он.
– Благодарю, – чопорно же ответила Флоренс.
– Не стоит благодарности, – не менее чопорно отозвался он.
– Положите на туалетный стол, – по-прежнему чопорно распорядилась она.
– Извольте! – чопорно согласился он.
40
Фраза из стихотворения Джона Китса «Сонет на первое знакомство с Гомером в переводе Чапмена».