А в тринадцать лет Джон уже учился в католической Школе Кентербери в Коннектикуте. Первую разлуку с домом он пережил непросто, но уже вскоре освоился в новой жизни. «Похоже, я вернусь довольно благочистивым», — писал он матери. Но исправно посещая часовню, он не забывал о спорте: «Сегодня у нас была тренировка по футболу»… А отцу писал: «Проходим «Айвенго». Я помню все эпизоды книги — за контрольную по ней я получил 89 (по пятибалльной шкале — пять с минусом), но не помню, где мои перчатки, билеты в кино, спортивная форма…».
Он преуспевал в спорте. Бейсбол, баскетбол, легкая атлетика… 50 ярдов[10] проплывал за тридцать секунд. Придет день, и это спасет ему жизнь.
Но пока жизнь была легка. Для Джека. Но не для страны. Шел 1930 год, в штатах свирепствовала депрессия, а Джон писал отцу: «Я только что узнал про крах рынка. А еще мне нужны бейсбольные мячи…».
Учился он шаляй-валяй. Хоть и преуспевал в спорте, истории и литературе. А вот латынь, изучению которой в католических школах уделяют особое внимание, ему не давалась. Ну что ты будешь делать! Получить по ней выше 55 баллов (три с минусом) было выше его сил. Он бился над древнеримскими пословицами и неправильными глаголами, но толку было мало. Впрочем, год завершил приступ аппендицита, и Джек так и не доказал, что может с ними справиться.
Поправившись, он поступил в «Чоат Розмари Холл» — частную школу с суровым конкурсом (там и теперь готовят в элитные университеты). За несколько лет до того здесь учились его будущие партнеры в политике Эдлай Стивенсон и Честер Боулс. А также брат — Джо-младший.
Отец понимал: ребята должны уметь ориентироваться в пространстве куда более широком и жестком, чем среда католических школ. В Чоате его сыновья состязались с детьми видных янки. Впрочем, в школе царила веротерпимость и Джон спокойно ощущал себя католиком.
«Я причастился, — писал он маме. — Молитвенник получил. И еще… Пришлите, пожалуйста, кашемировый шарф, а то здесь жуткий холод». А также «пуловеры, галстуки, грампластинки и шоколадный пирог со взбитыми сливками».
Жил он в кирпичном доме викторианского стиля близ квартиры коменданта, и по воскресеньям его обоняние тешил чудный запах вафель, что пекла комендантша. А кроме того, комендант был тренером футбольной команды и утверждал в ней дисциплину, гоняя мальчишек веслом. Спустя годы Кеннеди посетит Чоат, чтобы принять титул Выпускник года, и, приветствуя своего бывшего наставника, напомнит: «Вы ведь так ни разу не догнали меня, верно?»
В элитных школах Новой Англии ценят быстрых и ловких парней. Джон враз завоевал популярность, хотя, как и прежде, не блистал оценками. Но английский и история были в порядке. И хотя на учительском жаргоне его звали «джентльмен Си» — середнячок, его вежливость и покладистость вызывали симпатию. Шестьдесят четвертый по успеваемости из ста двенадцати — таков был его ранг среди выпускников. Но товарищи верили в него и подтвердили это, присудив титул «готового к успеху».
Но отца не устраивала готовность. Он хотел успеха. Очевидного и несомненного. О чем и говорил, когда во время каникул Джек приезжал в новый дом Кеннеди в городке Хианнис-Порт на мысе Кейп-Код. Они оба любили этот дом, с окнами на долгий пляж. Здесь во время теннисных матчей и мужских бесед они обсуждали его будущее.
И Джек от души старался оправдать надежды отца. Всякий раз после их бесед он зарекался исправиться, а неудачи затенял в письмах новостями о победах в спорте. И тут же добавлял: «Я себя не оправдываю. Но, взявшись за ум, я поначалу стараюсь и получаю хорошие оценки, а потом все равно сползаю ниже». В выпускном классе он пишет: «Я решил прекратить валять дурака. Это очень важно — хорошо поработать в этом году, если я хочу поехать в Англию. Я обдумал свое поведение и осознал, что обманывал только себя, делая вид, что усердно учусь».
Отец отвечал: «…Я рад твоей прямоте… Обычно ее недостает. Не хочу, чтоб ты заподозрил меня в придирках, придираться — худшее, что могут родители. Но я давно изучаю людей и знаю: ты талантлив, перед тобой большой путь. Неужто ты не используешь дарованное тебе Богом? Я не был бы тебе другом, если б не побуждал извлечь из твоего дара всю возможную пользу. Человеку, упустившему в юности главное, очень трудно обрести это вновь. Поэтому я всегда побуждаю тебя к высшим достижениям. Я не жду слишком многого. И не буду разочарован, узнав, что ты не гений. Но, полагаю, ты можешь стать достойным гражданином…»