«Когда я возвратился в Европу, я жил около полутора лет в Париже, создавая романы и рассказы, которые никто не публиковал. Когда у меня кончились деньги, я на несколько лет оказался в состоянии действительно глубокой бедности, во время которой я был, помимо всего другого, мойщиком посуды, частным воспитателем и учителем в дешевых частных школах»180.
Конспективно это было в основном правильно, но некоторые стороны жизни этих лет упомянуты не были, а об остальных было сказано настолько отвлеченно, что передать подлинный характер переживаний молодого писателя эти строки были не в состоянии. Пессимистическое, подчас депрессивное состояние Эрика связано было и с недавним бирманским опытом, и с тем, что, как он полагал, его первые литературные сочинения - прозаические и стихотворные - были крайне неудачными. Личная жизнь тоже не складывалась.
Раздумывая в первые недели жизни в Лондоне о том, где именно можно пополнить свои впечатления и знания о быте низов, набраться жизненного опыта, необходимого для творчества, Эрик вспомнил прочитанную в Бирме книгу Джека Лондона о его путешествиях по Ист-Энду - району лондонской бедноты. Блэр решил последовать примеру американского писателя, усовершенствовав «методику» знакомства с теми, кто там обитал. Если Джек Лондон являлся в Ист-Энд, не скрывая, кем был, демонстрируя, что он, оставаясь выходцем из зажиточной среды, стремился познать быт нищеты и помочь ей всем, чем возможно, Блэр выработал план маскировки. Он пришел к выводу, что наберется знаний и опыта лучше, полнее и всестороннее, если предстанет перед бедняками одним из них.
Купить дешевую, поношенную одежду особого труда не представляло. Значительные опасения, однако, вызывала мысль, что он не умеет разговаривать на кокни - языке лондонского простонародья, на котором, как считали в интеллигентских кругах, говорили жители Ист-Энда181.
Эрик стал тренироваться в употреблении простонародного диалекта, но буквально через несколько дней убедился, что доведение своих навыков до совершенства потребует немалого драгоценного времени. На страх и риск он отправился в грязные закоулки Ист-Энда, лишь переодевшись в старое и грязное «обмундирование». К его удивлению, все прошло благополучно. Блэр убедился, что особого, общего для всей бедноты диалекта не существует. Его приняли за своего. Достаточным оказалось, что он говорил как-то неправильно, употреблял грубые и вульгарные выражения, что его лексикон не был похож на тот, на котором говорят джентльмены из высшего круга и, главное, что он одет в обноски182.
Так началось знакомство героя этой книги с лондонскими, а затем и парижскими трущобами. Постепенно накапливался материал для будущих сочинений. Правда, вначале желание собрать материал для книги было очень неопределенным. Эрик не представлял пока, во что выльется тот багаж разнообразной информации, который оказывался в его распоряжении, будет ли это роман, сборник рассказов, книга очерков или же своего рода ранняя автобиография. Но дело было даже не в этом. Возникло неукротимое желание узнать лучше и подробнее, как живет британская беднота, в чем причины нищеты, насколько виновны в ней сами обездоленные и действительно ли существует капиталистическая эксплуатация с ее прибавочной стоимостью, за которой скрывается неоплаченный труд рабочих, что проповедовали коммунисты и другие политические группы, требовавшие ликвидации капитализма и исповедовавшие экономическую доктрину Карла Маркса.
У Эрика Блэра зарождались туманные, зачаточные социалистические настроения. Таковыми они сохранятся на протяжении следующих двух десятилетий его жизни, постепенно видоизменяясь в столкновении противоречивых идей и мыслей, во всевозможных конфликтах с историческими реалиями, но так никогда и не превратившись в какое-либо последовательное мировоззрение. Более того, продолжая называть себя «демократическим социалистом», Блэр, ставший Оруэллом, будет создавать произведения, прямо противоречащие его вроде бы социалистическим установкам. Само же выражение «демократический социализм», как показал последующий опыт, представлял собою оксиморон вроде «деревянного железа», поскольку любая практическая попытка создать социализм неизбежно заканчивалась возникновением тирании той или иной формы, степени, разновидности, ибо «собственностью», «общественной собственностью» и «государственной собственностью» неизбежно должен был кто-то управлять, и этим «кто-то» становилось само государство, создававшее для этого мощный административный аппарат.
181
Даже в наши дни кокни считают особым диалектом, чуть ли не со своими правилами произношения. Статья о кокни в Википедии перечисляет девять «типичных особенностей» диалекта, причем подобраны они совершенно умозрительно и произвольно, будучи, по всей видимости, «подслушанными» у какой-то определенной группы лондонского простого люда. На самом же деле существование диалекта кокни скорее всего вошедший в традицию плод скороспелых наблюдений побывавших в бедных кварталах Лондона журналистов. То, что приписывается кокни, - полумиф, переходящий из поколения в поколение.