Больше всего я переживал из-за спичек: удалось ли сохранить их сухими? Наружная часть моей скатки была влажной, хоть выжимай, но, развернув одеяла, я обнаружил, что всё, лежавшее внутри, осталось сухим и теплым. Как же я был благодарен за это судьбе! Я разжег костер и ему также был благодарен — и за то, что он меня согревал, и за то, что составил мне компанию. Я заварил чай и съел пару галет; к бренди я не прикасался, у меня его было не так много, а он мог мне понадобиться на тот случай, если мужество мое пойдет на убыль. Всё, что я делал, делалось мною почти механически, ибо я не отдавал себе ясного отчета, в каком нахожусь положении, — единственное, что я четко сознавал, это то, что я совершенно один и что возвратиться той же расселиной, по которой я только что спустился, совершенно невозможно. Ужасное чувство — ощущать себя полностью отрезанным от всех себе подобных. Согретый пищей и теплом костра, я по-прежнему был полон надежд и строил в воображении золотые замки; однако я не верю, что человек может долгое время сохранять ясность сознания в подобном одиночестве, разве что будет поддерживать дружеское общение хотя бы с животными. Иначе человек начинает сомневаться в том, кто он и что он.
Помнится, я находил некоторое утешение, просто глядя на одеяла и слушая, как тикают часы, — то есть благодаря предметам, которые, казалось, устанавливали связь между мною и другими людьми; но пронзительные вопли лесного пастушка меня пугали, равно как тарахтенье другой птицы, чьего голоса мне еще не доводилось слышать — эта птица, казалось, насмехается надо мной; хотя скоро я к ней попривык, и недолгое время спустя мне уже стало казаться, что прошло много лет с тех пор, как я впервые ее услышал.
Я разделся и, развесив вещи для просушки, завернулся в одеяло, взятое изнутри рулона. Ночь была очень тихая, и я развел сильный огонь; пламя так и ревело, вскоре и самому мне стало жарко, и вещи высохли, и я снова смог их надеть.
Мне приснилось, что в усадьбе хозяина, посреди сарая для стрижки овец, установлен орган. Сарай полинял и исчез, орган же, казалось, всё рос и рос в сиянии бриллиантового пламени, пока не стал подобием золотого города на склоне горы; трубы его, один ряд над другим, громоздились все выше и выше на утесах, на отвесных стенах, в таинственных пещерах, подобных Фингаловой[5], в чьих глубинах были видны мерцающие полированные колонны. На переднем плане, пролет за пролетом, возвышались величественные террасы, а на самой верхней я видел человека с головой, низко склоненной к клавиатуре, тело его раскачивалось из стороны в сторону в средоточии бури аккордов, исполняемых арпеджио и грохотом оглашающих высь и округу. Кто-то тронул меня за плечо и сказал: — Разве ты не видишь? Это же Гендель. — Но слова его с трудом до меня доходили; я стал подниматься вверх по террасам, желая приблизиться к музыканту — и тут проснулся, ошеломленный живостью и четкостью сновидения.
Древесный сук прогорел насквозь, и оба его конца, ярко вспыхнув, обрушились в золу — это, полагаю, сперва внушило мне этот сон, а затем и отняло его у меня. Страшно огорченный, я приподнялся и, опершись на локоть и сосредоточившись, постарался вернуться к реальности и к окружавшей меня чуждой обстановке.
Сна уже не было ни в одном глазу — более того, я испытывал какое-то предощущение, как если бы внимание мое настойчиво влекло к себе нечто более реальное, чем увиденный сон, хотя ни одно из моих чувств ничем конкретным пока не было затронуто. Я затаил дыхание, стал ждать, и наконец мне показалось, будто я что-то слышу, — однако не игра ли это воображения? Но нет; я стал вслушиваться и определенно уловил слабые и чрезвычайно отдаленные звуки музыки, похожие на те, что издает эолова арфа, — их доносил до меня свежий, знобкий ветер, дующий со стороны высящихся напротив гор.
Волосы мои зашевелились. Я напряженно слушал, но ветер утих; можно было предположить, что звуки эти порождены самим ветром… Нет. Мне вспомнился звук, который Чаубок издал в сарае для стрижки. Да, это именно он.
5
Фингалова пещера на о-ве Стаффа у западного побережья Шотландии (архипелаг Внутренние Гебридские острова) названием обязана герою кельтских мифов Фингалу, чей образ стал особенно популярен благодаря «Поэмам Оссиана, сына Фингала» шотландца Джеймса Макферсона (1736–1796), выдавшего собственные сочинения за переводы с гэльского.