Я вышел из дома, чтобы умыться в ручье, пробегавшем в нескольких ярдах от дома. Мои хозяева, как и прежде, были всецело поглощены наблюдением за мной; они буквально не спускали с меня глаз, следя за каждым предпринятым мною действием, даже самым пустячным, и все время переглядывались, интересуясь мнением товарища касательно любых моих движений, куда бы я ни повернулся и чего бы ни коснулся. Они проявили большой интерес к совершенному мной омовению, ибо, похоже, сомневались, действительно ли я во всех отношениях такой же человек, как они сами. Они даже ощупали и тщательно осмотрели мои руки — и выразили одобрение, увидев, какие они сильные и мускулистые. Вслед за этим они обследовали мои ноги, в особенности стопы. Покончив с осмотром, они одобрительно кивнули друг другу; когда же я расчесал и пригладил волосы, и в целом, насколько позволяли обстоятельства, привел себя в порядок, стало очевидно, что их уважение ко мне значительно возросло и что у них возникло сомнение, не заслуживает ли моя персона большего почтения, чем то, которое у них ко мне выказывают, — вопрос, относительно которого вынести компетентное решение я не могу. Я знаю лишь, что относились ко мне очень хорошо, за что я был им от души благодарен — ведь дело запросто могло обернуться для меня совсем иначе.
Со своей стороны, я им симпатизировал и даже ими восхищался, их скромность, самообладание и полная достоинства простота приятно поразили меня еще при первой встрече. Ни разу не дали они мне почувствовать, что личность моя им чем-либо не по вкусу — единственно, не скрывали, что я для них — нечто совершенно новое, доселе невиданное и оттого непонятное. Наружностью они больше, чем представителей любой другой нации, напоминали наиболее крепких и рослых из итальянцев; манера поведения у них также походила на манеру итальянцев, с характерной для них крайней непосредственностью. Я немало попутешествовал по Италии и поражался тому, что манера здешних жителей жестикулировать или пожимать плечами постоянно напоминает мне манеру жителей этой страны. Интуиция подсказывала, что самым мудрым решением будет продолжать в том же духе и просто быть самим собой — к счастью ли, к несчастью, но таким, какой уж я есть, — и ловить удачу, коли подвернется.
Я размышлял об этих предметах и у ручья, пока соглядатаи мои ожидали, когда я закончу плескаться, и на обратном пути в дом. Мне подали завтрак — свежеиспеченный хлеб, молоко и жареное мясо, напоминающее то ли баранину, то ли оленину. И готовили они, и принимали пищу на европейский манер, хотя в роли вилки у них выступал вертелок, а для резки мяса служил здоровенный нож наподобие мясницкого тесака. Чем больше я смотрел на всё в доме, тем больше поражался его европейскому характеру, и будь на стенах прилеплены вырезки из «Иллюстрейтед Лондон Ньюс» и из «Панча», я бы вполне мог вообразить, что сижу в пастушеской хижине на пастбище, принадлежащем хозяину. И все-таки всё было немножко другое. Если сравнивать с Англией, птицы и цветы были здесь как бы те же самые. По прибытии в колонию я с удовольствием отметил, что почти все растения и птицы очень походили на тех, что распространены в Англии: тут водились дрозды, жаворонки, крапивники, а из цветов — маргаритки и одуванчики, не то чтобы совсем те же, что в Англии, но очень похожие — достаточно, чтобы зваться тем же именем. Жизненный уклад этих двух мужчин и вещи, имевшиеся у них в доме, были очень близки к укладу и вещам, обычным для Европы. Всё это ни в коей мере не походило на Китай или Японию, где всё, на что ни упадет взгляд, кажется чуждым и странным. Меня, конечно, сразу поразил допотопный характер домашней утвари — казалось, в этом отношении они отстали от Европы с ее изобретениями на 6, а то и на 7 сотен лет; но ведь то же самое видишь и во многих итальянских деревнях.
Поглощая завтрак, я все время пытался сообразить, к какой же человеческой расе или семье народов могут принадлежать здешние обитатели; и вскоре в голову закралась идея, которая, стоило чуть над ней поразмыслить, так меня взбудоражила, что краска бросилась мне в лицо. Не могло ли так случиться, что эти люди суть потомки десяти колен Израилевых[9], о которых, как я собственными ушами слышал, и дед мой, и отец говорили как о доныне проживающих в неведомой стране и ожидающих возвращения в Палестину? А что, если я избран Провидением в качестве орудия для их возвращения на путь истинный — к истинному Богу и на истинную родину? О, какая это была мысль! Я отложил в сторону вертелок и испытующим взором наскоро окинул моих стражей. В их внешности не было ничего от иудейского типа: носы у них были прямо греческие, а губы, хоть и полные, но совсем не еврейские.
9
Речь о т. н. потерянных коленах — потомках десяти из колен Израиля, населявших Северное Израильское царство, после его завоевания ассирийским царем Саргоном II попавших в плен и расселенных завоевателями (первая еврейская диаспора). Недостаточность сведений о судьбе «потерянных колен» спровоцировала появление множества теорий, отождествляющих с их потомством самые разные народы, проживающие на различных континентах.