На ней лежали мелкие домашние заботы; она была на посылках и у матери, и у г-на Носнибора, и у Зулоры, и каждодневно давала тысячу доказательств добродушия и бескорыстия, какие в любой семье требуются от одного из ее членов. День-деньской только и слышно было: Аровена то, да Аровена это; но ей и в голову не приходило, что ее эксплуатируют, и с утра до вечера на ясном лице ее была написана всегдашняя готовность прийти на помощь. Зулора, чего уж, была девушка куда как видная, но из двух сестер Аровена была бесконечно более привлекательной, а что касается юной свежести и красоты, так просто ne plus ultra[15]. Я не стану и пытаться ее описывать, что бы я ни сказал, всё будет так слабо по сравнению с реальностью, что я лишь введу читателя в заблуждение. Пусть он представит самую прекрасную девушку, какую только сможет вообразить, и все равно образ будет бледнее истины. После всего сказанного вряд ли нужно добавлять, что я влюбился в нее по уши.
Она, должно быть, поняла, какие чувства я к ней питаю, но я изо всех сил старался ни малейшим знаком их не обнаруживать. Для того было много причин. Я понятия не имел, что скажут г-н и г-жа Носнибор, а ведь было ясно как день, что Аровена на меня и не взглянет (по крайней мере, до сих пор особенными взглядами она меня не дарила), если отец и мать отнесутся к моим искательствам неодобрительно, что было более чем вероятно, если вспомнить, что за душой я не имел ничего, кроме пенсиона в размере около фунта в день на наши деньги, который король мне пожаловал. Более серьезных препятствий я на тот момент не видел.
А между тем я был представлен ко двору, и мне говорили, что оказанный мне прием был сочтен при дворе на редкость милостивым; я имел несколько бесед как с королем, так и с королевой, и королева потихоньку вытянула у меня все мое земное достояние — и одежду, и всякие мелочи, за исключением, само собой, двух пуговиц, что я подарил Ирэм, утрата коих, похоже, изрядно огорчила королеву. Мне был пожалован придворный наряд, старое же моё платье ее величество надела на деревянный манекен, на котором оно, вероятно, и остается по сей день, если только его не сняли вследствие позднейшей моей опалы. Манеры его величества сделали бы честь самому утонченному английскому джентльмену. Он был очень доволен, услыхав, что образ правления у нас в стране монархический и что народ наш в массе твердо убежден в необходимости сохранять его неизменным; в конце концов, меня настолько воодушевило то очевидное удовольствие, с каким он меня выслушал, что я дерзнул процитировать ему прекрасные строки Шекспира:
Но я пожалел, что привел эту цитату, ибо мне показалось, что сии строки не настолько понравились его величеству, как я рассчитывал.
Пожалуй, нет смысла распространяться о моих придворных впечатлениях, но об одном из разговоров с королем стоит упомянуть, поскольку он был чреват весьма важными последствиями.
Он стал спрашивать о часах и поинтересовался, как же случилось, что к столь опасному изобретению терпимо относятся в стране, откуда я прибыл. Несколько смутившись, я признался, что часы у нас не редкость, но, видя, как помрачнело лицо его величества, осмелился добавить, что они быстро выходят из моды, и что иных механических устройств, которые он, скорей всего, не одобрил бы, у нас считай что и нет. Когда же он попросил меня назвать несколько наших наиболее передовых технических изобретений, я не отважился рассказать ему о паровых двигателях, железных дорогах и телеграфе и стал ломать голову, о чем бы ему поведать. И тут, из всего, что есть на свете, на ум мне пришли воздушные шары, и я сделал доклад о весьма замечательном полете, имевшем место несколько лет назад. Король был слишком деликатен, чтобы вслух усомниться в мною сказанном, но я почувствовал, что он мне не поверил, и с того дня, хотя он и продолжал оказывать мне внимание, коим я был обязан моему «гению» (ибо именно такова была оценка, данная моей внешности), но уже никогда не спрашивал о нравах и обычаях моей родины.
15
Принятая в англ. языке форма латинского выражения «non plus ultra», (не дальше пределов; дальше некуда) — эти слова по легенде были начертаны на Геркулесовых столбах в качестве предостережения мореплавателям, достигшим «границы мира»; в переносном смысле — высшая, предельная степень чего-либо.
16
Протагонист гротескным образом соединяет строки из разных мест «Гамлета». Первая строка — слова короля (акт 4 сцена 5; пер. А. Радловой), вторая — слова Гамлета (акт 5, сцена 2; пер. наш).