Но возникают и другие вопросы. Что такое человеческий глаз, если не машина, которая служит твари, сидящей у человека в мозгу, для того, чтобы тварь могла выглядывать наружу? Мертвый глаз сохраняет почти все качества живого в течение некоторого времени после того, как человек уже умер. Дело не в том, что глаз уже не может видеть, а в том, что исчез неустанный наблюдатель, смотревший сквозь него. Глазу ли человеческому или большой видящей машине обязаны мы открытием множества миров? Что позволило человеку ознакомиться с лунным ландшафтом, с пятнами на Солнце и с географией планет? Всё это стало возможным благодаря мощи видящей машины, сам же он останется бессильным, если не присоединит ее мощь к личным качествам, не сделает эту машину неотъемлемой частью самого себя. Опять-таки, благодаря чему — глазу или видящей машине — узнали мы о существовании бесконечно малых организмов, неведомо для нас роящихся вокруг?
Прикинем, какова хваленая человеческая способность производить вычисления. Разве нет у нас машин, которые решают любые арифметические задачи быстрее и точнее? Кто из снискавших лавры на стезе гипотетики в любом из Колледжей неразумия может сравниться с иными из машин в указанной области? Всякий раз, когда требуется точность, человек устремляется к машине, заведомо предпочитая ее себе. Арифмометры никогда не пропускают цифру, ткацкие станки никогда не спускают петлю; машина всегда проворна и активна, тогда как человек быстро утомляется; она всегда собранна и мыслит четко, тогда как человек рассеян и в голове у него туман; ей не нужен сон, тогда как человеку необходимо спать, иначе он свалится от усталости; машина всегда на посту, всегда готова к работе, темп ее никогда не слабеет, терпение не истощается; мощь ее превышает объединенную мощь сотен людей, а движения ее быстрее птичьего полета; она может зарываться под землю и переправляться через величайшие реки, не боясь утонуть. И если таковы дела с зеленеющим деревом, то с сухим что будет?[33]
Кто скажет, вправду ли человек — существо, самостоятельно видящее и слышащее? В нем кишит и роится столько паразитов, что сомневаешься, не принадлежит ли его тело больше им, чем ему, и не являет ли он собою всего лишь разновидность муравьиной кучи? И не может ли сам человек стать чем-то вроде паразита, приживалом при машине? Влюбленной тлёй, ласково щекочущей машинную шкуру?
Кровь состоит из громадного количества живых частиц, снующих по магистралям и окольным дорожкам тела подобно тому, как люди снуют по улицам. Когда мы глядим с высокой точки на заполненные толпами оживленные улицы, разве не приходит нам в голову мысль о кровяных тельцах, бегущих по жилам и питающих сердце города? Не говоря уже о канализационных стоках, о скрытых нервах, служащих для передачи ощущений от одной части городского тела к другой, об отверстых в зевоте челюстях железнодорожных станций, с помощью коих кровоток доводится до сердца, вбирающего содержимое венозных линий и изрыгающего то, что наполняет артериальные, — и всё это в процессе непрекращающейся, свойственной человеческому телу пульсации? Когда город засыпает, до чего это похоже на жизнь тела с его меняющимся ритмом кровообращения!»
Здесь текст вновь стал настолько безнадежно мутным, что я был вынужден пропустить несколько страниц.
«Могут ответить, что как бы хорошо машины ни слышали и как бы разумно ни говорили, они всегда будут делать то и другое в наших интересах, а не в собственных; что человек всегда будет воплощать господствующий дух, а машина останется слугой; как только машина окажется негодной для исполнения службы, какой человек от нее ждет, она обречена на вымирание; что машины по отношению к человеку занимают ту же позицию, что и низшие животные, и, к примеру, тот же паровой двигатель — это всего лишь более экономичная разновидность лошади; так что машины — вовсе не те существа, коим предстоит дать начало новой форме жизни, более высокой, чем человеческая; напротив, только способности служить человеческим интересам они обязаны существованием и прогрессом и должны и теперь, и впредь быть у человека в подчинении.
Всё это хорошо. Но слуга неприметно, шаг за шагом, превращается в хозяина; и мы уже находимся в положении, когда человек вынужден будет ужасно страдать, ежели перестанет угождать машинам. Если бы все механические приспособления в одночасье обратились в ничто, так что ни ножа, ни рычага, ни лоскутка от одежды, т. е. вообще ничего у человека не осталось, кроме тела, такого же голого, как в момент рождения, и если б человек разом лишился всех знаний о законах механики, так что не смог бы уже соорудить никаких механизмов, и если бы вся произведенная с помощью механизмов и инструментов пища оказалась уничтоженной, так что род человеческий остался бы нагим на пустынном острове, то мы бы все вымерли в течение шести недель. Несколько злосчастных человеческих особей, возможно, и задержались бы на этом свете, но и те через год-два стали бы хуже обезьян. Самой душой человек обязан машинам; душа — машинный продукт: человек думает так, как думает, и чувствует так, как чувствует, благодаря работе, какую машины провели над ним, и их существование — точно такое же sine qua non[34] для его существования, как и наоборот. Этот факт мешает нам выдвинуть предложение о полном уничтожении всех механических приспособлений, но он настоятельно указывает на то, что мы должны разрушить по крайней мере те, без которых сможем обойтись, дабы они не смогли установить над нами тиранию.