Сабина взглянула на часы – было уже около семи, ей пора было приводить себя в порядок и ехать в офис. Не могла же она оправдать опоздание на работу тем, что у нее, видите ли, в клочья изодрана душа. А может, это действительно ее спасение и ее удел? Работа, работа и еще раз работа. Почему нет? Судя по тому, что происходит в ее жизни, скоро в ней не останется ничего, кроме работы. Скоро она будет искренне думать, что офис – это ее дом родной, и все вечера, выходные и праздники будет посвящать любимому делу, уверяя себя и окружающих, что она жить не может без своего ремесла, а на самом деле потому, что ничего другого у нее и не будет. Но зато она станет независимой, самодостаточной женщиной, способной самостоятельно решать свои проблемы и во всех ситуациях поступать по-своему, не оглядываясь на мнение какого-нибудь субъекта в штанах. А ведь это тоже неплохо… В любом случае, другой альтернативы у нее все равно не было – раз личная жизнь пошла прахом, значит, она будет всецело отдаваться карьере. Она сосредоточит все усилия на своей профессии и добьется таких ошеломительных успехов, что вся алма-атинская тусовка, включая Армана, позеленеет от зависти.
Приняв это решение, Сабина почувствовала, что ей стало немного легче. По крайней мере, она окончательно определилась с целью, к которой нужно стремиться, а это, оказывается, было для нее немаловажно. Она не умела жить без цели, бездумно и праздно, не имея перед собой конкретных ориентиров, но если раньше ее помыслы были заняты преимущественно Арманом, то теперь приоритеты поменялись. Это был не ее выбор, но таков, вероятно, ее путь. И раз уж перспектива была намечена, задача поставлена и можно было приступать к активным действиям, то следовало умыться, одеться, позавтракать и с песнями, плясками и кипучим энтузиазмом мчаться в любимое бюро.
С этой мыслью она спустилась с подоконника и, позволив себе еще один печальный вздох, нетвердой походкой направилась в ванную, настраиваясь на долгий, безрадостный трудовой день.
По дороге на работу она зачем-то позвонила маме и все ей рассказала. Видимо, потребность поделиться горем была так велика, что она не удержалась и обрушила на Елену Александровну весь шквал переживаемых эмоций. Мама, естественно, была в шоке не меньшем, чем Сабина. Она была так потрясена услышанным, что даже забыла сказать свое коронное «я же тебе говорила», напомнив дочери о том, что никогда не обольщалась по поводу Армана. Она просто попыталась как могла утешить любимое дитя, но обе понимали, что пока все слова и увещевания были бессмысленны. Сейчас Сабина могла надеяться только на время, которое, разумеется, лечит, но не всегда и не сразу, а до возможного момента излечения ей предстояло испить всю чашу страданий до дна.
И все-таки, поделившись с мамой своей бедой, она словно освободилась от части неподъемного груза, нести который одной ей было не под силу. Во всяком случае, после этого разговора она нашла в себе мужество натянуть на лицо пусть вымученную, но улыбку и войти в двери офиса с тяжелой, но высоко поднятой головой.
Всю последующую неделю Сабина приходила в офис первой и уходила последней, работая в поте лица, не делая перерывов на кофе и обед, почти не разговаривая с сослуживцами и не секретничая с подругами. Выглядела она ужасно: на болезненно-бледном лице проступили острые скулы, а вокруг глаз залегли глубокие синие тени. Джейн и Мелисса, предприняв пару попыток выяснить, что с ней стряслось, натолкнулись на ее нежелание обсуждать свои проблемы и оставили ее в покое, ненавязчиво присутствуя рядом, но не надоедая расспросами, а Тони так просто не отходил от нее ни на шаг, не спуская с подруги полных обожания глаз, готовый в любую минуту помочь, поддержать и подставить надежное мужское плечо. Или, на худой конец, заправить закончившиеся скрепки в ее степлер.
Меньше всего Сабина хотела, чтобы эта история стала достоянием общественности, поэтому на все вопросы о состоянии здоровья и дел отвечала традиционным «Fine!»63 и снова замолкала. К счастью, она работала в британской компании, где у людей хватало воспитания и такта не лезть к человеку в душу, и потому могла не опасаться, что какая-нибудь сердобольная коллега, вызвав ее на откровенность, будет потом в кругу таких же неравнодушных смаковать за чашкой чая подробности ее злоключений.